Война - рутина, и на газетные обложки сегодня попадают лишь самые резонансные её эпизоды. Гибель 280 пассажиров боинга, сбитого на востоке Украины - один из таких. Фотографии с места этой трагедии облетели мир, спровоцировав в журналистской среде очередную дискуссию о том, какие снимки выходят за грань профессиональной этики, можно ли передать весь ужас происходящего без трупов в кадре и есть ли в фотографии, на которой запечатлена смерть, место эстетике.
Bird In Flight поговорил с фотографами, которым часто приходится работать в горячих точках, о том, каких правил они придерживаются при съёмке и какой реакции аудитории хотят добиться, а также спросил фоторедакторов, какие фотографии они не ставят в печать и какие публикации считают ошибкой.
Если ты не будешь этому ужасаться, будешь и дальше сидеть дома на диване в уверенности, что ничего страшного не происходит.
Оказавшись возле самолёта, я впала в шок и поначалу не знала, что снимать. Я понимала, что мы - журналисты, мы уже там и должны делать свою работу. Но у меня были сомнения, что можно снимать, что нельзя. Я пыталась определить собственные моральные рамки и решила не фотографировать крупные планы.
Я переживала, чтобы фотографии не были оскорбительными для родственников погибших. И вот этот контраст - красивое поле, цветы - вызвал у меня сильные эмоции. Я сняла так, чтобы не было видно лица, нижних частей тела. Если бы труп был изувечен, конечно, я бы не сделала эту фотографию.
Не слишком ли эстетичен кадр? Да, есть мнение, что нужно показывать весь ужас случившегося, и у меня были такие снимки. Но если бы это была моя смерть, мне хотелось бы, чтобы её показали красиво. Я бы не хотела, чтобы сфотографировали мою оторванную руку.
Наше издание не публиковало слишком тяжёлые фото, но мне кажется, когда такое происходит, люди должны видеть этот кошмар. Это же не просто авиакатастрофа - это последствия военного конфликта. Если ты не будешь этому ужасаться, будешь и дальше сидеть дома на диване в уверенности, что ничего страшного не происходит.
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide1_960x720_01.jpg",
"alt": "Обложка Toronto Sun, Канада, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Обложка Toronto Sun, Канада, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide1_960x720_02.jpg",
"alt": "Обложка De Volkskrant, Нидерланды, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Обложка De Volkskrant, Нидерланды, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide1_960x720_03.jpg",
"alt": " Обложка The New York Times, США, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": " Обложка The New York Times, США, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide1_960x720_05.jpg",
"alt": "Обложка Morgenavisen, Дания, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Обложка Morgenavisen, Дания, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/guardian960x720.jpg",
"alt": "Обложка The Guardian, Великобритания, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Обложка The Guardian, Великобритания, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide1_960x720_07.jpg",
"alt": "Обложка Коммерсантъ, Россия, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Обложка Коммерсантъ, Россия, 18 июля 2014 года. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
}
Фоторепортёр - не криминалист, поэтому некоторая художественность даже на страшных фотографиях должна присутствовать.
У новостной фотографии есть одна задача - информировать о происходящем. Всё остальное - от лукавого. Какие-то фотографии продолжают жить десятилетиями, становясь символами, какие-то (таких, понятное дело, большинство) - уже через пару дней никому не будут нужны.
У меня нет каких-то чётких правил - я всегда на месте решаю, что и как снимать. И если в случае техногенных катастроф фотографирование трупов мне кажется лишним, то в случае военных действий - нет. Хотя какие-то пределы, разумеется, должны быть. Многое зависит от политики издания или агентства, на которое ты работаешь - кто-то поставит кровавые картинки, а кто-то ограничится более спокойной карточкой. Ну, и не стоит забывать, что фоторепортёр - всё-таки не криминалист, поэтому некоторая художественность даже на страшных фотографиях должна присутствовать.
Каждый раз во время съёмки я задаю себе вопрос: «А хотел бы я, будучи на месте героев истории, чтобы меня снимали?» Когда понимаю, что не хотел бы, стараюсь лишний раз на кнопку не нажимать. То есть, что-то важное я сниму, конечно же, но постараюсь сделать это так, чтобы никого не потревожить.
Что касается профессионального цинизма, то это неотъемлемая часть нашей работы. Приходится работать с людьми, которые стали жертвами тех или иных обстоятельств, но всем сопереживать не получится. Это контрпродуктивно в профессиональном смысле, да и для сердца тяжело. Да, со временем ко всему начинаешь относиться проще, менее эмоционально. При этом цинизм фотографов и журналистов всё-таки сильно преувеличен.
Я не снимал тела погибших пассажиров MH17, хотя знал, что на такие снимки будет спрос.
Когда происходят события исторической важности, нам приходится порой показывать миру ужасающие картины. Но важно помнить, что у жертв катастроф и военных конфликтов есть родственники и друзья. В эпоху интернета они рискуют увидеть своих близких такими, какими не хотели бы их запомнить. Поэтому фотографы должны спросить себя, готовы ли они увидеть своих родных в таком виде.
Фотографу нужна определённая степень свободы. 17 июля я не снимал тела погибших пассажиров MH17, хотя знал, что на такие снимки будет спрос. Был и другой материал для истории. Редакторы попросили меня снимать не окровавленные тела, а вещи, принадлежавшие погибшим.
{
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide2_960x640_04.jpg",
"alt": "Новостная лента российского телеканала LifeNews. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Новостная лента российского телеканала LifeNews. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide2_960x640_05.jpg",
"alt": "Пост «Фотографии с места крушения малайзийского боинга» в International Business Times.",
"text": "Пост «Фотографии с места крушения малайзийского боинга» в International Business Times."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide2_960x640_06.jpg",
"alt": "Пост Time LightBox «Крушение малайзийского боинга в Украине: нереальные сцены фотографа Жерома Сессини».",
"text": "Пост Time LightBox «Крушение малайзийского боинга в Украине: нереальные сцены фотографа Жерома Сессини»."
}
Фоторепортёр должен найти образ и через него передать весь ужас происходящего.
Однажды мы с коллегами провели эксперимент: наш шеф нашёл фотографию, на которой была изображена голова террориста в луже крови, и предложил изданиям мирового масштаба это опубликовать. Никто не согласился - редкий читатель хочет видеть снимки, предназначенные для патологоанатомов. Если стоит задача передать весь ужас происходящего, хороший фоторепортёр должен сделать это через образ, а не просто фотографировать расчленёнку.
Есть разные способы показать трагедию. Одно время я работал с «Магнолия-ТВ», и нам пришлось снимать сюжет о мёртвом младенце, которого нашли в мусорном баке. Приехав на место, мы увидели детей, с интересом рассматривавших бак - это и мог быть тот образ, который передал бы суть произошедшего. Найти его - и означает быть профессионалом.
Я не верю в то, что фотографы, работающие в горячих точках, со временем становятся циничными - этого не может случиться с человеком с твёрдой психикой. В моей практике был один случай: в январе 1995 года, во время первой чеченской войны, в Грозный съехались самые маститые фотожурналисты. Мы стояли вдоль забора на одной из улиц, а по дороге шла старушка с ведёрком. Снайпер выстрелил ей прямо в голову, она упала. Как вы думаете, что сделали фотографы? Они прекратили съёмку и побежали под обстрелом, чтобы помочь умирающей женщине. Один, правда, остался на месте и снимал, как те её несут. Его шеф потом отказался публиковать этот снимок.
Главная задача военной фотографии - сделать всё, чтобы происходящее больше никогда не повторилось. Важно запечатлеть историю страны, человечества, народа - её должен знать каждый, это помогает избегать многих ошибок.
Военная фотография должна рассказывать честную историю. Люди, которым посчастливилось не видеть войны собственными глазами, должны понимать, что происходит.
Война безобразна. Происходят действительно ужасные вещи. Как их снимать - зависит от ситуации. С одной стороны бесполезно публиковать снимки, которые заставят читателя поскорее перевернуть страницу. Но в то же время события нужно показывать такими, какие они есть. Не приукрашивая. Чтобы чувствовать этот баланс, нужно уметь сочувствовать.
Военные фотографы должны сохранять спокойствие в стрессовых ситуациях и уметь сопереживать. Если вы не можете взять себя в руки, находясь на поле боя - эта работа не для вас. Но нельзя и полностью отключить все чувства, не пропускать всё происходящее через себя - каким бы профессионалом вы ни были, вы всё ещё остаётесь человеком.
Военная фотография должна рассказывать честную историю. Люди, которым посчастливилось не видеть войны собственными глазами, должны понимать, что происходит. Иногда показывать мёртвые тела - часть этой задачи, но нужно искать и другие способы передать трагизм событий.
Работая в Сирии, я снимала не всё, что видела. У меня есть фотографии, на которых изображены тела, накрытые полотном. Они лежали раскрытыми ещё за несколько мгновений до того, как я нажала на спуск. Я чувствовала, что мне стоит немного подождать - история ничего не потеряет.
Но я показывала трупы, когда считала это необходимым. Однажды я стала свидетельницей того, как хоронили шестерых братьев и сестёр, которые погибли при бомбёжке. Это был один из самых сложных дней моей работы. Именно тогда я решила сделать снимок непокрытых тел - семья погибших хотела показать всему миру настоящую картину произошедшего. Я старалась держать себя в руках, но после редактирования и отправки снимков я расплакалась.
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/warning.jpg",
"alt": "На грани: Как снимать смерть"
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide3_960x720_01.jpg",
"alt": "Обложка Boston Globe, США, 16 апреля 2013 года. Теракт во время бостонского марафона.",
"text": "Обложка The Boston Globe, США, 16 апреля 2013 года. Теракт во время бостонского марафона."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide3_960x720_02.jpg",
"alt": "Обложка Daily Mirror, Великобритания, 21 октября 2011 года. Смерть Каддафи.",
"text": "Обложка Daily Mirror, Великобритания, 21 октября 2011 года. Смерть Каддафи."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide3_960x720_03.jpg",
"alt": "Обложка New York Post, США, 4 декабря 2012 года. Смерть в нью-йоркском метро.",
"text": "Обложка New York Post, США, 4 декабря 2012 года. Смерть в нью-йоркском метро."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide3_960x720_04.jpg",
"alt": "Обложка New York Daily News, США, 22 сентября 2013 года. Нападение в торговом центре в Кении.",
"text": "Обложка New York Daily News, США, 22 сентября 2013 года. Нападение в торговом центре в Кении."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide3_960x720_05.jpg",
"alt": "Обложка Life, США, 26 ноября 1965 года. Реалии Вьетнамской войны.",
"text": "Обложка Life, США, 26 ноября 1965 года. Реалии Вьетнамской войны."
}
Есть разница: одно дело - сделать снимок, другое - его обнародовать.
Я считаю, что фотография - это всегда документ, доказательство. Поэтому фотограф должен снимать всё. При подготовке публикации отбираются снимки, необходимые для подтверждения идеи материала (это всё-таки коллективный труд). И здесь очень многое зависит от позиции редакции, вкуса главного редактора и, несомненно, таланта фотографа.
Я в любых ситуациях жму на спуск. Но есть разница: одно дело - сделать снимок, другое - его обнародовать. У меня был случай. В октябре 1992 года я снял место катастрофы Ан-124 под Киевом. Среди опубликованных фотографий был снимок лица погибшего пилота, которое в огне буквально вплавилось в шлем. Снимок был жуткий и сильный. Через какое-то время мне передали, что семья лётчика пришла в ужас от увиденного. С тех пор я всегда помню, что у каждого моего персонажа есть близкие.
Изображения должны сообщать ещё что-то, кроме того факта, что произошла трагедия.
Когда речь заходит об этике, важно придерживаться золотой середины. У фотографов и редакторов должны быть серьёзные причины, чтобы снимать и публиковать слишком откровенные снимки, показывающие трагическую смерть. Особенно, если по ним можно опознать личности погибших.
С одной стороны я считаю, что такие фото публиковать нельзя - у некоторых пассажиров MH17 наверняка были родственники и знакомые, которые даже не знали, что те находились в упавшем самолёте. С другой стороны, донести то, что люди погибают, нужно - ведь это действительно происходит. В этом смысле проще всего снимать мёртвые тела, но такие кадры не несут никакой ценности с точки зрения фотографии. Изображения должны сообщать ещё что-то, кроме того, что произошла трагедия.
С развитием социальных медиа фотографы и журналисты сами принимают решение, что публиковать в Сети. Поэтому их также необходимо обучать редакторским навыкам. Практически всегда вокруг места происшествия собираются люди и фотографируют всё, что видят - с этим ничего не поделаешь. И двадцать лет назад, и сейчас люди делают такие снимки - просто сейчас их можно размещать в социальных сетях.
Притупление чувств при постоянном потоке натуралистичных снимков напоминает мне ситуацию с видеоиграми - мы беспокоимся о том, что люди прекращают воспринимать насилие как что-то ненормальное. Во многом восприятие зависит от того, когда люди видят снимок - сразу же после катастрофы или через несколько лет. То, как это влияет на общество в целом - сложный вопрос.
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/warning.jpg",
"alt": "На грани: Как снимать смерть"
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide2_960x640_01.jpg",
"alt": "Пост Анастасии Власовой в Instagram. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Пост Анастасии Власовой в Instagram. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide2_960x640_02.jpg",
},
{
"img": "/wp-content/uploads/2014/07/ethics_slide2_960x640_03.jpg",
"alt": "Пост в социальной сети ВКонтакте. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине.",
"text": "Пост в социальной сети ВКонтакте. Крушение малайзийского боинга в восточной Украине."
}
Приходилось ли мне жалеть о публикации фото?
Да, увы.
Есть репортажное фото, а есть безжалостная фотоохота за жареным - это разные вещи. Репортажный снимок тоже может быть откровенным, пугающим, вызывающим отвращение или негодование у зрителя, но он не имеет цели унизить. Именно поэтому в своё время все «гранды» инфопространства отказались от покупки и публикации фотографий принцессы Дианы в разбитом автомобиле после аварии в парижском тоннеле.
Приходилось ли мне жалеть о публикации фото? Да, увы. Я пошел на похороны поэта Дмитрия Пригова, чья смерть для меня была очень болезненна, и сделал об этом фоторепортаж - как казалось мне тогда, вполне уважительный, бесстрастный. Публикация его в блоге вызвала резко негативную реакцию некоторых моих знакомых, знавших Пригова, и мне пришлось удалить материал. Больше я с фотоаппаратом на похороны не хожу.
Фотография должна быть антивоенной,
но каждый по-своему видит самый короткий путь к миру.
Фотография в первую очередь должна рассказывать о происходящем, передавать новостное сообщение. Я бы добавил, что она должна быть антивоенной, но каждый по-своему видит самый короткий путь к миру. Один и тот же снимок может по-разному восприниматься: одного он подвигнет на организацию гуманитарной помощи, другого - на сбор средств для добровольцев.
Я никогда не отказывался от кадра из-за его жестокости, но бывало, что не снимал из уважения к чувствам того, кто был передо мной. Ужас войны можно передать тоньше, чем излишним натурализмом. Но это не общее правило, каждый фотограф и каждое издание решают самостоятельно.
На войнах, да и в любых экстремальных ситуациях восприятие притупляется. Это не хорошо и не плохо, это естественный защитный механизм психики. Сам я впервые ощутил это летом 2012-го, когда в Крымске случилось наводнение. Я приехал туда глубокой ночью, и меня начали накрывать эмоции. Но уже на следующее утро, после ночёвки в палатке эмчеэсников, чувства отхлынули. В таком состоянии я не мог понять, какие кадры сильнее подействуют на зрителя, и это сильно затруднило отбор фотографий для отправки в редакцию.
Войнам не должно быть места в цивилизованном обществе, но они, большие или малые, ведутся непрерывно. Показывая их звериный оскал, военфотокоры побуждают человечество к миру. Константин Симонов чаще других бывал на фронтах Великой Отечественной войны, поэтому его размышления о войне особенно авторитетны.
О военфотокорах он пишет следующее:
«Когда я, писатель, думаю о профессии фотокорреспондента на войне, я думаю о том, как трудна эта профессия. Мы можем написать потом, нам не обязательно писать тогда. Мы можем что-то занести в свой блокнот, два-три слова, и потом развернуть из этого всю картину, потому что работает наша память.
Они не могут снять потом. Они могут снять только тогда, в тот момент, вот тот танк, который идет на них, и ту атаку, которую они видят. И то бедствие, которому они стали свидетелями. Аппарат не запоминает, аппарат снимает. Их память - это их съемки.
То, что осталось на пленке, это и есть их память о войне, и в то же время это уже не их память. Это уже стало памятью человечества».
Потрясающих военных снимков много, делались они по-разному: некоторые военфотокоры снимали инсценировки, которые тоже действовали на эмоции зрителей, если получали плакатное звучание - и они тоже были вкладом в победу. Но во сто раз проникновеннее снимки, сделанные в кровавой суматохе настоящего боя.
Давайте вместе попробуем назвать известные вам фотографии войны.
Но даже самому мужественному фотографу редко удается отснять яркий боевой эпизод. Большинство фоторепортеров прорывались на передовую и делали свою работу прямо под огнем противника. По неполным данным, более 360 фото- и кинодокументалистов погибли при выполнении журналистского долга.
Солдатский труд. Израиль Озерский
Если бы Израиль Озерский сделал лишь одну единственную фотографию - "Солдатский труд", то и этого было бы достаточно, чтобы быть причисленным к корифеям советской, да и не только советской военной фотографии. Кадр простой до удивления - ничего героического в нем вроде бы и нет, ну катят бойцы орудие, и самих их едва видно сквозь клубы дыма, а может быть и пыли - одни каски просвечивают. Но происходит это на самой-самой передовой. Орудие уже развернуто для стрельбы, и стрельба эта будет прямой наводкой по вражеским танкам, что для артиллеристов то же самое, что для пехоты - рукопашная: лицом к лицу. И ведет их на линию огня не командир даже, а простой солдат, да к тому же из той самой пехоты. Он в отличие от пушкарей не в каске, а в пилотке, да еще скатка шинельная через плечо. И в руках у него не обычная винтовка - трехлинейка мосинская, - а не то карабин, не то трофейный автомат. И по всему по этому видно, что перед нами человек бывалый, про таких говорят - тертый калач. Такие вот с виду неказистые солдаты и выиграли самое грандиозное побоище двадцатого века... А дорогу он артиллеристам показывает, потому что знает на этом клочке земли каждый кустик и каждую колдобину, в которой можно в случае чего понадежней укрыться. Ну а пушка, пришедшая на помощь его взводу или роте, сейчас прикроет их от очередной танковой атаки, благо подоспели вовремя... Сколько он протопал уже этот солдат, сколько земли перепахал, окапываясь на каждом новом рубеже - даже вообразить трудно. И война для него сплошная тяжелая физическая работа, да еще и под постоянным обстрелом, под сыплющимися с небес бомбами и под вечной угрозой наступить на притаившуюся в земле-матушке мину-ловушку.- Удивительно точное название - "Солдатский труд"!
Со времен Роберта Капы скорость обмена информацией увеличилась в разы, да и сами военные конфликты полностью преобразились. Но сама суть военной фотографии остается незыблемой: вы должны подойти настолько близко, насколько это возможно, и остаться живым, вы должны заставить трагедию говорить, насытить ее эмоцией и художественной ценностью, вы должны сопереживать, оставаясь при этом объективным.
FURFUR рассказывает о десяти фотографах, освещающих современные военные конфликты.
«Самая ужасная в эмоциональном плане ситуация для любого фотографа - это когда он вступает в зрительный контакт с тем, кого он снимает, и осознает, что на самом деле абсолютно ничем не может ему помочь».
Хавьер Манзано переехал с семьей из Мексики в США в 18 лет, так что неудивительно, что особое место в его репортажах занимают темы нарковойн и событий вблизи мексикано-американской границы. В 2011-м он получил свой первый приз World Press Photo за фотографию из мексиканского Сьюдад-Хуареса - одного из самых криминогенных городов в мире, а спустя год отправился снимать войну в Сирии. Итогом этой командировки становятся две крупные фотоистории, отмеченные Пулитцеровской премией.
«Война хуже наркотиков. В какой-то момент она превращается в ужасное путешествие, в кошмар, но потом, как только опасность спадает, возникает непреодолимое желание вернуться назад и получить еще больше».
Реми Ошлик с детства мечтал стать военным фотографом, и уже в 20 лет ему удалось свою мечту исполнить. В 2004-м он поехал снимать политический кризис на Гаити, а вернувшись, получил за него премию Франсуа Шале. Ошлик продолжил снимать в экстремальных условиях: демонстрации в родной Франции, Гаити, объятый эпидемией холеры, арабские конфликты. Он прекрасно знал максиму великого Роберта Капы о том, что в близости к объекту съемки кроется хороший кадр. Однако привычка быть в центре событий сыграла с ним злую шутку, и 22 февраля 2012-го во время бомбардировки Хомса Ошлик погиб.
Джеймс Нахтвей
«Я наполовину глухой. У меня повреждены нервы и постоянно звенит в ушах, а бывает, что я и вовсе ничего не слышу. Наверное, я оглох из-за того, что не вставлял в уши затычки. Все потому, что я хотел слышать».
Джеймс Нахтвей - один из самых знаменитых фотографов современности. Он начал свою карьеру в далеком 1976-м и с тех пор побывал в горячих точках по всему миру, пять раз получал золотую медаль Роберта Капы, дважды был отмечен World Press Photo, состоял в знаменитом Bang Bang Club, а также стал главным героем документального фильма War Photographer. В 2003 году уже немолодой Джеймс Нахтвей получил ранение во время атаки на военный конвой в Багдаде, но довольно быстро сумел оправиться. Нахтвей - вообще удивительный пример удачной карьеры военного фотографа: он знаменит, его снимки востребованы, ему 65 лет, и он все еще жив.
«Работа фотожурналиста сегодня сильно изменилась. Теперь он все чаще снимает не на линии фронта, а где-то там, в глубине».
Пример фотографа Дениса Синякова показателен: опасность подстерегала его во время съемок военных конфликтов, но настигла в мирном Печорском море. 19 сентября 2013 его задержали вместе с командой судна Arctic Sunrise за акцию у платформы Приразломная. И хотя Синяков выполнял лишь свои обязанности фотографа, он получил обвинение в пиратстве (сейчас его квалифицируют как хулиганство) и два месяца в СИЗО.
На личном сайте фотографа можно найти репортажи с грузино-российского и ливано-израильского конфликтов, съемки деятельности команды медицинской эвакуации (Medevac) в Афганистане и многое другое.
Кроме того, Денис Синяков известен тем, что снимал концерт панк-группы Pussy Riot, подготовку и саму акцию «Украду за Путина» группы Femen, а также суд над Михаилом Ходорковским. Однако в портфолио Синякова входят не только политические темы: он снимал быт ненцев, лесные пожары, жителей деревни-призрака Муслимово и многое другое. В последнее время фотограф уделял большое внимание своему проекту Changing Face of Russia, в котором коснулся такой сложной темы, как миграция в Россию граждан из стран бывшего СССР.
Зориа Миллер
«Чтобы стать фотожурналистом, достаточно любой техники, способной сделать фотографию, включая сотовые телефоны с камерой, одноразовые или просто малобюджетные фотоаппараты. Я начал свою карьеру с обычной 6-мегапиксельной камерой, и вы до сих пор можете увидеть эти снимки в моем портфолио».
Американский фотограф Зориа Миллер имеет особый интерес к фотографиям военных столкновений. В свое время он работал в «Красном кресте» и участвовал в волонтерских программах по оказанию помощи странам третьего мира. Сегодня он старается уделять особое внимание различным фондам и гуманитарным организациям. Специфическая красота и выразительность некоторых кадров может посоревноваться даже с легендарной высадкой в Нормандии в исполнении Роберта Капы.
«Я поехал в Словению, первую республику, которая встала на путь отделения, после того, как прочитал небольшую статью в газете про национальные движения и возможную войну. В итоге я провел около пяти лет между 1991 и 2001 годами, документируя то, как растворялась страна в различных войнах».
Военный корреспондент родом из США начал снимать вооруженные столкновения еще в конце 1980-х, а его звездный час пришелся на время Югославских войн. В его репортажах запечатлены драматические эпизоды битвы за Вуковар и осады Сараево, а также деятельность знаменитого сербского формирования «Тигры Аркана». Именно снимая «тигров», Хавив сделал знаменитый снимок в боснийском городе Биелина. Эта фотография стала одним из символов Югославской войны в целом и военных преступлений в частности. На ней солдат из «Тигров Аркана» бил ногой по телу одного из гражданских, только что убитых его товарищами.
Свою фотографическую деятельность Хавив продолжил и после Югославии. На его счету фотографии нарковойн в Мексике, гражданской войны в Шри-Ланке, фоторепортаж о последствиях российско-грузинского конфликта, а также о войне преступных группировок в Лос-Анджелесе.
«Часто мы прячемся за фотоаппаратами, чтобы ничего не чувствовать. Тогда мы думаем: это работает, а это нет, это трогает, а это нет, это может привлечь внимание. Мы словно превращаемся в камень. А когда ты возвращаешься домой или добираешься до отеля и начинаешь редактировать снимки, ты начинаешь чувствовать все то, что произошло в течение дня».
Испанец Ману Брабо успешно завершил обучение искусству фотографии в Овьедо и Мадриде, после чего нашел себя в славном деле военного корреспондента и стал частью агентства Associated Press.
В этом году он получил Пулитцеровскую премию за фотографию из осажденного Алеппо, где поймал невероятный по силе трагический кадр, на котором отец держит на руках умирающего сына. Особое внимание следует уделить и его репортажам из Ливии, которые дались Брабо с большим трудом, так как в апреле 2011-го ливийская армия заключила фотографа под стражу, продержав в заключении больше месяца.
«Каждый конфликт оставляет нестираемые следы, рубцы, которые ты несешь в себе. То, что остается, - это горе и боль матерей, которые потеряли детей во время бомбардировок, слезы счастья народа, который освободился от диктатуры, тысячи гражданских, которые покидают свои дома в поисках безопасного места, люди, которых ты встречаешь по пути, с которыми разговариваешь и делишь кусочек своей жизни…»
Буччиарелли начал карьеру фотожурналиста всего лишь четыре года назад, но сегодня он уже отмечен двумя крупнейшими фотоконкурсами (второй приз World Press Photo 2013, третье место Sony World Photo Award 2013), а также публикациями в изданиях с мировым именем (The Times, The Guardian, The Wall Street Journal и La Repubblica).
Итальянец получил диплом инженера в Политехническом университете Турина, проработал по специальности около года, а потом взял и радикально сменил род деятельности. В 2009-м он уехал на съемки в Турцию и Иран, но прославился, лишь вернувшись домой. 6 апреля 2009-го началось сильнейшее землетрясение, которое практически стерло с лица земли город Акуила, столицу региона Абруццо. После снимков последствий этой ужасной трагедии о Буччиарелли и узнали в мире фотографии.
Позже, уже с началом Жасминовой революции и войны в Ливии, он смог проявить себя в военной фотографии. Сегодня Буччиарелли - признанный мастер своего дела, автор книги «Запах войны» и журналист, чьи статьи успешно публикуются в крупных итальянских изданиях. На его сайте можно найти снимки из военной Ливии, современной Сирии, репортажи о столкновениях в Мали и серию снимков, посвященную малоизвестному конфликту между национальным округом Карен и Бирмой.
«Мы приехали в Ливию, в Триполи, вокруг царил хаос, опасность, мы никого не знали и нам нужен был переводчик. В холле отеля мы встретили довольно много местных, один из них оказался инженером. Это был приятный человек, спокойный, с добрыми глазами, ему было около 60-ти, это не был молодой парень в поисках наживы. В итоге мы спросили его, может ли он помочь нам, и он согласился, но сказал, что сможет поработать лишь половину дня, так как его сына вчера убили».
Мало кто может остаться равнодушным при виде фотографии Gaza Burial, изображающая скорбящих родственников и детей, убитых во время бомбардировки сектора Газа. Этот снимок настолько силен и эмоционально наполнен, что после его победы в World Press Photo 2013 нашелся эксперт, который заявил, что это не просто фотография, а некий хитроумный коллаж. Однако жюри и эксперты крупнейших мировых фотоконкурсов, проанализировав снимок, пришли к выводу, что это все же не коллаж и не пресловутый Photoshop.
Хансен - фотограф с достаточно большим стажем, один из немногих военных корреспондентов, предпочитающих работу в штате (шведское издание Dagens Nyheter), а не фриланс. При этом интересы фотографа простираются далеко за пределами спокойной Швеции, благодаря чему на его личном сайте можно увидеть репортажи из современного Афганистана, проблемного Конго, Кении, оккупированного Ирака и протестного Бахрейна.
«Вместо того чтобы думать: „Опять он нам показывает жестокость“, я надеюсь, люди начнут думать: „А что я могу сделать, чтобы изменить это?“»
Вальтер Астрэде родился в Буэнос-Айресе и свою карьеру начал в местной газете La Nacion, а окончательно сформировался как фотограф после продолжительной поездки по Южной Америке. Сейчас он живет в Барселоне, занимается крупным фотопроектом, посвященным жестокому обращению с женщинами, и преподает фотографию.
Зайти на сайт следует хотя бы ради двух его фоторепортажей: Bloodbathon Madagascar и Kenya Post Election Violence. Это страшное зрелище для аудитории с крепкими нервами, квинтэссенция войны, реалистичный рисунок конфликтов на черном континенте.
66 лет, Нью-Йорк:
Если честно снимаешь войну, получается антивоенная фотография.
Правду не нужно приукрашивать. Ее надо просто сказать, и часто бывает достаточно сделать это один раз.
Страх — это настолько фундаментальное чувство, что ему трудно дать определение. Но я могу сказать вам, что он делает с людьми. Если он вас парализует, он может вас убить. Но если он заставляет вас лучше видеть то, что происходит вокруг, он может спасти вам жизнь.
Конечно, я никогда не считал себя неуязвимым для пуль и снарядов. У меня в ногах полно осколков.
Если бы я мог перенестись в прошлое и сфотографировать любую войну? Крестовые походы. Шансы уцелеть были бы мизерные. Масштабы и средства, которыми тогда велись войны, поражают. Битва при Гастингсе показалась бы современному наблюдателю просто невероятной. А битвы Александра Македонского, когда люди дрались лицом к лицу? Трудно понять, как можно было заставить их пойти на это.
Человечество, конечно, сильно продвинулось вперед. Но во многих отношениях мы еще стоим на очень низкой ступени развития, когда инструментом для достижения тех или иных целей становится насилие. Не знаю, когда мы от этого избавимся… если вообще избавимся.
Главным оружием во время геноцида в Руанде были сельскохозяйственные инструменты. Мачете. Дубинки. Топоры. Пики. Лицом к лицу. Гибли толпы беспомощного народа. Дети. Мне это непонятно. Я знаю, что так было. Я видел последствия и знаю, что причиной всему были страх и ненависть. Но я не понимаю, как можно заставить такое количество людей идти на такие зверства, что называется, в открытую. Бомба может убить многих, но она очень безлична. Во времена Александра, по крайней мере, вооруженные люди дрались с вооруженными. Было какое-то равенство. Но пускать оружие в ход против беззащитных людей — это у меня просто в голове не укладывается.
Думаю, теперь я уже совсем не тот, кем был в самом начале. Я даже и не помню, каким я был.
Если в какой-то момент повлиять на исход событий могу только я, то я ненадолго перестаю быть репортером и помогаю людям. Несколько человек, которых собирались линчевать, уцелели, потому что я вмешался. Однажды я пытался спасти человека в Индонезии. Люди из мечети в Джакарте были оскорблены тем, что христиане устроили рядом с мечетью зал для игры в бинго. Они считали, что бинго — азартная игра, а это было против их религиозных убеждений. Поэтому они напали на зал и стали убивать охранников-христиан. Когда я спрашивал у прохожих, что случилось, один охранник побежал по улице — за ним гналась толпа. Я пытался помешать толпе его убить. Три раза они и вправду останавливались. Один из них хотел перерезать охраннику горло, но тут я встал на колени и принялся умолять его не делать этого. И он послушался. Опустил нож и помог охраннику подняться. Но потом толпа набросилась на меня с угрозами. На меня напирали, оттесняли назад. В это время другие покончили с охранником. Думаю, если бы кто-нибудь из них меня ударил, то и со мной бы разделались заодно. Потом я снова начал фотографировать охранника, но это их не волновало. Фотографировать они мне разрешили. А вот остановить себя — нет.
Мне кажется, причиной большинства конфликтов, о которых я делал репортажи, была не религия. Территории — да. Или власть. Или еще что-нибудь. А религия — только русло, в котором они развиваются.
Сейчас на мне серо-голубая рубашка, но я никогда не надел бы ее в зоне военных действий. Она может показаться армейской. Вызвать вопросы. Я люблю носить белое, потому что в нем прохладно, а я бываю в очень жарких местах. Кроме того, это нейтральный цвет. В нем больше сливаешься с окружающим.
Если вы хотите войти в контакт с людьми, у которых большое горе, которые боятся, которые в отчаянии, это нужно делать особым образом. Я двигаюсь чуть замедленно. Говорю чуть замедленно. Я даю им понять, что отношусь к ним с уважением. По тому, как вы смотрите на людей, они видят, насколько добрые у вас намерения. Все эти мелочи подмечают те, в чью жизнь вы хотите проникнуть.
Побывать в бою, слышать, как пули свистят у твоей головы, как вокруг рвутся снаряды, и выйти оттуда целым и невредимым — это, конечно, в каком-то смысле очень волнующе. Испытываешь мощный прилив адреналина. Но я занимаюсь своим делом не ради этого. Насколько мне известно, среди серьезных военных корреспондентов нет таких психов, которые идут туда за острыми ощущениями.
В честолюбии самом по себе нет ничего плохого. Но в опасной ситуации оно может повлиять на твою способность здраво соображать.
Я наполовину глухой. У меня плохие нервы и постоянно звенит в ушах, а бывает, я и вовсе ничего не слышу. Наверное, я оглох из-за того, что не вставлял в уши затычки. Потому что на самом деле я хотел слышать. Ты хочешь достичь максимальной силы ощущений — пусть даже они чересчур болезненны.
Мои работы дают очень слабое представление о том, что это такое — быть там.
Голод и болезни — это самые древние орудия массового уничтожения. Когда жгут поля и убивают животных, люди становятся уязвимыми. В Сомали такими методами были убиты сотни тысяч людей.
Чаще всего мои сны связаны не с тем, что я видел в разных местах, а с чувствами, которые я там испытывал. Больше мне не хотелось бы ничего говорить о моих снах.
Я вернулся из Франции 10 сентября, примерно в одиннадцать вечера, и даже не стал распаковывать сумки: на следующий день я опять уезжал. Утром я пил кофе, и вдруг снаружи раздался резкий, громкий звук. Звук был странный, и я не понял, что это. Я выглянул в окно и увидел первый горящий небоскреб. Сначала я подумал, что пожар произошел из-за несчастного случая. Конечно, мне стало любопытно, и я начал распаковывать камеры, чтобы пойти туда и посмотреть поближе. Но тут я услышал второй такой же звук и увидел, как загорелась вторая башня. Тут я догадался, что это теракт. И у меня возникло сильное подозрение, что за этим стоит Усама бен Ладен.
Моя квартира недалеко от Всемирного торгового центра, я добрался до него примерно за десять минут. И опять, как всегда, я бежал к тому месту, откуда бежали все остальные. Когда Северная башня начала падать, я уже стоял прямо под ней. Грохот был, как от водопада. Я поднял глаза — на меня рушилась лавина из стекла и стали. Это было одно из самых потрясающих зрелищ, какие я только видел. В каком-то смысле оно было прекрасно, и мне очень захотелось фотографировать. Но я понимал, что у меня нет времени. Я словно очутился в гиперпространстве. Нужно было усвоить столько информации, принять столько решений и преодолеть такие расстояния… Сейчас все это выглядит просто невероятным. У меня были считанные секунды на то, чтобы услышать это, увидеть, понять, что я не успею сделать снимок, осмотреться в поисках укрытия и добраться до него. Я заметил, что вход в отель «Миллениум» открыт, и кинулся в вестибюль. Он был застеклен, я понимал, что его разнесет вдребезги и мне нужно пробираться дальше. Я бросился к лифтам, увидел открытую кабину, вскочил внутрь и прижался спиной к стене. В этот момент все вокруг окутал мрак.
Мрак был полным и абсолютным. Я знал, что еще жив, только потому что задыхался. Я кашлял и хватал ртом воздух посреди гигантского облака, которое весь мир видел снаружи. Потом я опустился на четвереньки и пополз — я передвигался на ощупь в темноте, иногда подавая голос, чтобы проверить, нет ли рядом раненых. Но вокруг стояла тишина. Наконец я увидел вспышки, совсем неяркие. Поначалу я никак не мог понять, что это может быть. Но потом сообразил, что это машины мигают поворотниками, и понял, что выбрался на улицу. Я по-прежнему ничего толком не видел, но уже начал кое-как ориентироваться, и повернул на север. Через некоторое время сквозь темноту стал просачиваться свет, и я пошел на этот свет.
Я никогда не расстаюсь со своими камерами. Полиция пыталась выгнать всех с места происшествия, но я провел там весь день — снимал, все время ожидая, что меня вот-вот выгонят.
Сейчас меня задевает за живое одно фото. То, что было Всемирным торговым центром, превратилось в груду металла. Неба нет — только пыль и дым. Это настоящий апокалипсис. На снимке видна очень маленькая фигурка пожарного: он что-то ищет в развалинах. Но описывать это словами бессмысленно. Вся сила в картинке.
Я снимал, пока хватало света и пленки, — примерно до половины десятого. Потом отнес пленку в журнал Time. Это определенно был один из самых тяжелых рабочих дней в моей жизни. Чтобы попасть домой, мне пришлось пройти пешком несколько миль. Весь Манхэттен к югу от 14-й улицы был закрыт. Света не было. Над головой проносились самолеты. Везде были солдаты Национальной гвардии. Кордоны стояли чуть ли не через каждый квартал. В воздухе висела едкая гарь. Когда я добрался до дома, там не было ни электричества, ни горячей воды. Я зажег свечи — очень привычная для меня история. Я был в зоне военных действий. Только война пришла к нам домой.
Не думаю, что в нашей профессии можно уйти на покой.
Я никогда не выигрывал в лотерею, да и как фотограф я не слишком удачлив. Но мне везет в главном: я до сих пор жив. Ведь я рискую каждый день. По сравнению с этим любое другое везение — ерунда.
Как мне удается сохранять оптимизм? Очень просто. Люди, которые попадают в подобные ситуации, все равно не перестают надеяться. Если у них остается надежда, почему я должен ее терять?