© Захар Прилепин
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Послесловие
Проезжая мост, я часто мучаюсь одним и тем же видением.
…Святой Спас стоит на двух берегах. На одной стороне реки – наш дом. Мы ежесубботне ездим на другую сторону побродить меж книжных развалов в парке у набережной.
За лотками стоят хмурые пенсионеры, торгующие дешёвой сурового вида классикой и дорогой “макулатурой” в отвратных обложках.
Большим пальцем левой руки я приподнимаю корки разложенных на лотке книг. Правую руку держит мой славный приёмыш, трёхлетний господин в красной кепке и кедах, обильно развесивших белые пухлые шнурки. Он знает несколько важных слов, умеет хлопать глазами, у него богатая и честная мимика, мы в восторге друг от друга, хотя он этого никак не выказывает. Мы знакомы уже полтора года, и он уверен, что я его отец.
Сидя на набережной, мы едим мороженое и смотрим на воду. Она течёт.
– Когда она утечёт? – спрашивает мальчик.
“Когда она утечёт, мы умрём”, – думаю я и, ещё не боясь напугать его, произношу свою мысль вслух. Он принимает мои слова за ответ.
– А это скоро? – видимо, его интересует, насколько быстро утечёт вода.
– Да нет, не очень скоро, – отвечаю я, так и не определив для себя, о чём говорю – о смерти или о движении реки.
Мы доедаем мороженое. Он раскрывает рот, чтобы сцапать последние, сладко размякшие, выдавленные из вафельного стаканчика сгустки мороженого. Раскромсанный и смятый, в белых каплях стаканчик доедаю я.
– Кусьно, – констатирует малыш.
Вытираю ему платком липкие лапки, почему-то в грязных потеках липкие щёки и поднимаюсь уходить.
– Давай ещё подождём, – предлагает он.
– Подождём, пока утечёт.
– Ну давай.
Он сосредоточенно смотрит на воду. Она всё ещё течёт.
Потом мы садимся в маршрутку, маленький автобус на двадцать персон плюс водитель, виртуозно рулящий и одновременно обилечивающий пассажиров. Во рту его дымится сигарета, но пепел никогда не упадёт ему на брюки, а рассыплется за окном, на ветру.
Иногда я сомневаюсь в мастерстве водителя. Когда мы, двое очаровательных мужчин, я и приёмыш, путешествуем по городу, я сомневаюсь во всём. Я сомневаюсь в том, что цветочные горшки не падают с балконов, а дворняги не кидаются на людей, я сомневаюсь в том, что оборванный в прошлом месяце провод телеграфного столба не даёт ток, а канализационные люки не проваливаются, открывая кипящую тьму. Мы бережёмся всего. Мальчик доверяет мне, разве я вправе его подвести?
В том числе я сомневаюсь в мастерстве водителя маршрутки. Но сказать, что я сомневаюсь, мало. Ужас, схожий с предрвотными ощущениями, сводит мои небритые скулы, и руки мои прижимают трёхлетнее с цыплячьими косточками тело, и пальцы мои касаются его рук, мочек ушей, лба, я проверяю, что он тёплый, родной, мой, здесь, рядом, на коленях, единственный, неповторимый, смешной, строгий, и он отводит мою руку недовольно – я мешаю ему смотреть, как течёт: мы едем по мосту.
И меня мучает видение.
Водитель выносит руку с сигаретой, увенчанной пеплом, за окно, бросает мимолётный взгляд в зеркало заднего вида, пытаясь прикинуть, кто ещё не заплатил за проезд… Правая нога машинально давит на газ, потому что глаза его сотую часть секунды назад уже передали в мозг донесение о том, что дорога на ближайшие сто метров пуста – все легковые машины ушли вперёд. Он выносит руку с сигаретой, давит на газ, смотрит в зеркало заднего вида и не знает, что спустя мгновенье его автобус вылетит на бордюр. Быть может, автобус свернул из-за того, что колесо угодило в неизвестно откуда взявшуюся яму, быть может, на дорогу выбежала собака и водитель неверно среагировал – я не знаю.
Визг женщины возвращает глаза водителя на дорогу, которая уходит, ушла резко вправо, и он уже не слышит крика пассажиров, он видит небо, потому что маршрутка встаёт на дыбы и, как нам кажется… мед-лен-но… но на самом деле мгновенно, – отвратительно, как воротами в ад, лязгнув брюхом о железо ограды, то ли переваливается за неё, то ли просто эту ограду сносит.
Вода течёт. До неё тридцать метров.
Я увидел всё раньше, чем закричавшая женщина. Я сидел рядом с водителем, справа от него, на этом месте должен бы сидеть кондуктор, если б автопарк не экономил на его должности. Я всегда сажусь на место отсутствующего кондуктора, если я с малышом. Когда я один, я сажусь куда угодно, потому что со мной никогда ничего не случится.
В ту секунду, когда водитель потерял управление, я перехватил мальчика, просунув правую руку ему под грудку, и накрепко зацепился пальцами за джинсу своей куртки. Одновременно я охватил левой рукой тот поручень, за который держатся выходящие пассажиры, сжав его между кистью и бицепсом. В следующую секунду, когда автобус, как нам казалось, медленно встал на дыбы, я крикнул водителю, тщетно выправляющему руль и переносящему ногу с газа на тормоз:
– Открой дверь!
Он открыл её, когда автобус уже падал вниз. Он не подвёл нас. Хотя, возможно, он открыл её случайно, упав по инерции грудью на руль и в ужасе упершись руками в приборы и кнопки. Несмотря на крик, поднявшийся в салоне, – кричали даже мужчины, только мой приёмыш молчал, – несмотря на то, что с задних сидений, будто грибы из кошёлки, на лобовуху салона загремели люди и кто-то из пассажиров пробил головой стекло, итак, несмотря на шум, я услышал звук открываемой двери – предваряющийся шипом, завершавшийся стуком о поручень и представляющий собой будто бы рывок железной мышцы. Я даже не повернул голову на этот звук.
Автобус сделал первый кувырок, и я увидел, что пенсионерка, так долго сетовавшая на платный проезд две остановки назад, как кукла, кувыркнулась в воздухе, взмахнув старческими жирными ногами, и ударилась головой о… я думал, что это потолок, но это уже был пол.
Мы, я и мальчик, съехали вверх по поручню, я нагнул голову, принял удар о потолок затылком и спиной, отчётливо чувствуя, что темечко ребёнка упирается мне в щеку, в ту же секунду ударился задом о сиденье, завалился на бок, на другой и, наконец, едва не вырвал себе левую руку, когда автобус упал в реку.
Ледяная вода хлынула отовсюду одновременно. Один мужчина, с располосованным и розовым лицом, посыпанным, будто сахаром, стеклянной пылью, рванулся в открытую дверь и мгновенно был унесён в конец салона водой, настолько холодной, что показалось – она кипит.
Я дышал, и дышал, и дышал, до головокружения. Я смотрел в фортку напротив, в которую, как ведьма, просовывала голову жадная вода. Помню ещё, как один из пассажиров, мужчина, карабкаясь по полу на очередном, уже подводном, повороте автобуса, крепко схватил меня за ноги, зло впился в мякоть моих икр, ища опоры. Я закрыл глаза, потому что сверху и сбоку меня заливала вода, и наугад ударил его ногой в лицо. Здесь я понял, что воздуха в салоне больше нет, и пальцами ног, дёргаясь и торопясь, стянул с себя ботинки.
Автобус набирал скорость. Я открыл глаза. Автобус шёл на дно, мордой вниз. В салоне была мутная тьма. Справа от меня, на лобовухе, лежали несколько – пять, или шесть, или даже больше – пассажиров. Я почувствовал, что они дёргаются, что они движутся. Вода больше не била в салон, оттого, что он был заполнен.
Мальчик недвижно сидел у меня на руках, словно заснул.
Я повернул голову налево, увидел, что дверь открыта, и, оттолкнувшись от кого-то, лежащего под ногами, развернулся на поручне, схватился левой рукой за дверь, за железный косяк, ещё за что-то, видимо, где-то там же начисто сорвал ноготь среднего пальца, изо всех уже, казалось, последних сил дрыгая ногами, иногда впустую, иногда во что-то попадая, двигался куда-то и неожиданно увидел, как автобус, подобно подводному метеориту, ушёл вниз, и мы остались с малышом в ледяной воде, посередине реки, потерянные миром.
Тьма была волнистой и дурной на вкус, только потом я понял, что, кувыркаясь в автобусе, я прокусил щёку, и кусок мякоти переваливался у меня во рту, где, как полоумный атлант, упирался в нёбо мой живой и розовый язык, будто пытающийся меня поднять усилием своей единственной мышцы.
Если бы я мог, я закричал. Если бы задумался на секунду – сошёл с ума.
Подняв голову, я увидел свет. Наверное, никому солнце не кажется настолько далёким, как ещё не потерявшему надежды вынырнуть утопленнику.
До чего легко, по юности, мы с моими закадычными веснушчатыми товарищами носили на руках друг друга, бродя по горло в воде нашего мутного деревенского пруда. Казалось, что вода обезвешивает любую тяжесть.
Какая глупость!
Судорожно дёргая ногами и свободной рукой, отбиваясь так же безысходно и безнадёжно от огромной мертвящей воды, как отбивался бы от космоса, я почувствовал, что не в силах плыть вверх, что не могу тащить на себе свои налипшие джинсы, свою куртку, свою майку, пышные наряды моего обвисшего на руке ребёнка.
Не имело смысла сетовать, что я потеряю несколько десятков секунд на то, чтобы снять хотя бы куртку. Если б я её не снял, через пару минут мы нагнали бы автобус с агонизирующими пассажирами.
Не переставая дрыгать ногами, но поднимаясь в тягучую высь, думается, не более пяти сантиметров в секунду, поддерживая мальчика левой рукой за живот, я попытался вылезти свободной правой рукой из рукава. Бесполезно…
Левой рукой, в пальцах которой был намертво зацеплен мой приёмыш, я дотянулся до правой. Большим пальцем левой я зацепился за правый засученный рукав куртки, сделал несколько нервных высвобождающих движений правой рукой и снова понял, что это бесполезно. Куртку мне не снять.
И тут меня осенило. Я дотянулся левой рукой до лица и схватил мальчика зубами, за шиворот.
…Через три секунды снятая куртка, покачиваясь, поплыла вниз.
Какое счастье иметь две свободные руки! Я сделал несколько рывковых взмахов обеими руками и снова отвлёкся на секунду от плавания, чтобы снять роскошные кеды моего мальчика. Я не видел, как они полетели нагонять мою куртку, но почувствовал, что сам немедленно ухожу вниз, и больше попыток растелешить себя и чадо не повторял.
…бился о воду, рвал её на части, я грёб, и грёб, и грёб.
В какой-то момент я понял, что голову мою выворачивает наизнанку. Будто со стороны я увидел её, вывернутую, как резиновый мяч, – шматок размягчённых костей, украшенных холодным ляпком мозга, ушными раковинами, синим глупым языком… и челюстью, в которой был зажат кусок джинсы.
Я извивался в воде, как пиявка, я вымаливал у неё окончания, я жил последние секунды, и никакая сила не заставила бы меня разжать зубы.
Я никогда не догадывался, что вода настолько тверда. Каждый взмах рук давался мне болезненным, разрывающим капилляры, рвущим мышцы, выламывающим суставы усилием.
Затылок мой саднило от тяжести, и рот мой обильно кровоточил. Сердце моё лопалось при каждом взмахе рук.
Задыхаясь, я уже не делал широких полных движений руками и ногами – я сучил всеми конечностями. Я уже не плыл – я агонизировал.
Не помню, как очутился на поверхности воды. Последние мгновения я двигался в полной тьме и вокруг меня не было жидкости, но было – мясо, кровавое, тёплое, сочащееся, такое уютное, сжимающее мою голову, ломающее мне кости недоразвитого, склизкого черепа… Был слышен непрерывный крик роженицы.
Всплыв, я, каюсь, разжал зубы – разжал зубы и вдохнул, два моих расправившихся лёгких могли принять в себя всю атмосферу. Но тут же всё исчезло – я снова пошёл на дно.
Только потом я понял, почему это произошло: разжав зубы, я выпустил ребёнка; мои, существующие сами по себе, со сведёнными насмерть мышцами руки тут же схватили его, но тело моё некому было, кроме них, держать на поверхности, потому что ноги мои обвисли, как две дохлые рыбы с отбитыми внутренностями.
Даже не знаю, чем я шевелил, дёргал, дрыгал на этот раз, какой конечностью – хвостом ли, плавниками, крыльями, но уже не мог я, увидевший солнце, покинуть его снова.
И оно явилось мне.
Я вдохнул ещё раз. Я вдохнул ещё несколько раз и прикоснулся губами к темени моего ребёнка – оно было сырым и холодным.
Я лёг на спину и обхватил его за грудь. Левой рукой я принялся за свои джинсы. Ремень, пуговица, ширинка… Одно бедро, другое… Это отняло у меня несколько минут. Джинсы застряли у меня на коленях, и я дёргал ногами и понимал, что снова тону, что не могу больше, и по лицу моему беспрестанно текли слёзы.
Мы опять пошли под воду, но здесь это случилось уже в состоянии, которое отдалённо можно назвать сознанием. Я успел глотнуть воздуха и под водой снова взял мальчика в зубы. Обеими руками стянул джинсы, как оказалось, вместе с исподним, и снова судорожно вылез вверх. Наверху ничего не изменилось.
На берегу стояли люди. На балконах домов у реки тоже стояли люди. И на мосту стояли люди, вышедшие из машин. Вдоль ограды на мосту, лая, бегала вислоухая дворняга. Кто-то закричал:
– …ребёнок!
Кто-то уже плыл к нам на лодке. Но я ничего не видел и не слышал.
Нас несло течением, и я начал раздевать своего тяжёлого, как смертный грех, ребёнка. Курточка, синяя, с отличным зелёным мишкой на спине. Голубенькие джинсики, заплатанные колготки. Свитерок всех цветов счастья, оранжевый, и розовый, и жёлтый, махровенький, я оставил, не в силах с ним справиться.
Вскоре меня подхватили чьи-то руки, и нас втащили в лодку.
– Дайте ребёнка! – велела мне женщина в белом халате. Лодочник без усилия разжал мои руки.
Всхлипывая, я следил за женщиной. Она заново творила жизнь ребёнку. Через несколько минут у него изо рта и из носа пошла вода.
i.
Выгружаемся. Вскрытое брюхо борта кишит пацанами в камуфляже. Десятки ящиков с патронами и гранатами, тушёнка и рыбные консервы, водка, мешки макарон. Какие-то бидоны. Печка-буржуйка…
Грязные солдаты-срочники с затравленными глазами курят “Астру”, сидят на брезенте, смотрят на нас. Юные пацаны, руки с тонкими запястьями.
Мы всю дорогу играли в карты. Я в паре с полукровкой-чеченцем по имени Хасан. Он блондин с рыжей щетиной, нос с горбинкой и глаза навыкате выдают породу.
Хасан после армии не вернулся в Грозный, где родился, учился и всё такое. Святой Спас, так называется город, откуда мы приехали, – здесь Хасан нашёл себе невесту и остался жить.
Сменил паспорт, взял русское имя. Парни всё равно зовут его Хасан. Потому что он нохча, чеченец. Теперь Хасан в составе русского спецназа едет навестить родной Грозный, быть может, пострелять в своих одноклассников. Мы с ним командуем отделениями в одном взводе. Наш взводный – Шея. Кличут его так – у него голова и шея равны в диаметре. Не потому, что голова маленькая, а потому, что шея бычья.
Взводный спрашивает:
– Хасан, как ты в своих будешь стрелять?
Хасан смеётся.
– Вот так, – говорит. – Пиф! Паф!
Он хитрый. Мы всех обыграли в карты, пока летели. Потом самолёт загудел, задрожал и пошёл на посадку. Мы спрятали карты. Пристегнули рожки, кто-то перекрестился. Вышли, оказалось – Моздок, до войны отсюда ещё далеко.
Мы с Хасаном отправились отлить, пока парни разгружали борт. Выкурили возле деревянного туалета по паре сигарет.
Вернувшись, хватаем пустой бидон и несём, нарочно подгибая колени, будто бидон тяжёлый. Возвращаемся к самолёту по нелепой окружности. Пацаны все уже мокрые от усталости. Мы с Хасаном опять выбираем что полегче. Я замешкался с ящиком, и в это время Хасана унесло за водой. Он один знает, где вода: вода на вокзале в кране, сейчас он придёт и напоит всех страждущих. Как раз когда разгрузят весь борт, вернётся и принесёт пластиковую бутылку с водой.
Грязные солдаты курят “Астру” и задумчиво смотрят на привезённые нами консервы. Опять загружаемся – в вертушку. Следующая станция – Грозный.
Борт похож на акулу, вертушка – на корову.
Мне с детства был невыносим звук собственного сердца. Если ночью, во сне я, ворочаясь, ложился так, что начинал слышать пульсацию, сердцебиение, – скажем, укладывал голову на плечо, – то пробужденье наступало мгновенно. Стук сердца мне всегда казался отвратительным, предательским, убегающим. С какой стати этот нелепый красный кусок мяса тащит меня за собой, в полную пустоту и темень? Я укладывал голову на подушку и успокаивался – тишина… никакого сердца нет… всё в порядке…
И я засыпал.
Появление Даши наделило меня новым страхом.
Ещё более, чем своего, я боялся стука её сердца. А вдруг течение её крови уносит мою Дашу прочь, в другую сторону от меня?
Я всегда просыпался раньше неё. Утром у меня было постоянное ощущение, что я что-то не додумал ночью, запнулся на середине мысли и выпал из сознания.
По утрам Даша спала беспокойно, словно грудной ребёнок перед кормлением. Делала несколько шальных движений, смешно переворачивалась, задевая волосами моё лицо, оставляя на коже лёгкое ощущение касания крыла близко пролетевшей ласточки, и затихала на несколько минут.
По улице с шумом пролитой на горячее железо воды проезжали троллейбусы, хотя ещё вчера ночью казалось, что они навсегда вымерли, как динозавры. Ночью мы возвращались домой, как обычно придуриваясь и ласкаясь; бессмысленно переходили с одной стороны улицы на другую, внося смысл в существование редких ночных светофоров; считали своим долгом растревожить все лужи на тротуарах и босиком переходили ухоженные, до единой травинки расчёсанные газоны на центральных площадях города.
По утрам мне хотелось курить, но я не мог заставить себя подняться, чтоб выйти на кухню.
Резко тормозили, недовольные судьбой, водители авто; от визга тормозов вздрагивало Дашино веко, и я, до сей поры задумчиво и любовно обводящий пальцем её нежно-коричневый сосок выпроставшейся из-под одеяла груди, пугался, что девочка моя проснется, и, шепча: “Тцц”, – опускал руку на её горячий, как у щенка, живот, где, блуждая любопытным мизинцем, задевал ласковый завиточек чёрных волос и снова, незаметно для себя, застигнутый полудрёмной суматохой смешных нелепиц, образов и воспоминаний, как жуки наползающих друг на друга, засыпал.
Сны мне снились одни и те же. Сны состояли из запахов.
Влажно и радужно, словно нарисованный в воздухе акварелью, появлялся запах лета, призрачных ночных берез, дождей, коротких, как минутная работа сапожника, нежности. Затем густо и лениво наплывал запах осени, словно нарисованный маслом, запах просмолённых мачт сосен и осин, печали. Белый, стылый, неживой, нарисованный будто бы мелом, сменял запах осени вкус зимы. Сны – сбывались. Будило нас чувство голода, карабкающееся холодным пауком на вершину всех сновидений, распугивая нестерпимо ласковое – до ломоты в суставах – тепло, тревожа блаженное онемение и такую счастливую и доверчивую слепоту. По каждому нашему движению, по нарочитой случайности, а на самом деле прямой целенаправленности блуждающих касаний наших – как бы спящих – рук мы оба понимали, что проснулись, но какое-то время не подавали виду, пока Даша не выдавала себя, забавно, по-котёночьи, зевнув. Спустя мгновение, приоткрывая смешливые и нежные глаза, Даша тут же натыкалась на мой взгляд.
“Попалась!”
Даша быстро закрывала глаза, но зрачки уже не умели жить бесстрастной ночной жизнью и оживали снова. Так два козлёнка выпрыгивают из зарослей лопухов и крапивы, поняв, что пришёл хозяин.
В лужах плавают грязные льдинки. Проезжают грузовики. Раскатившись в стороны и возвращаясь назад, вода в лужах грязно пенится. Небо моросит – серое, тяжёлое, влажное. Пахнет старыми отмокшими бинтами…
Равнодушные ко всему солдаты поднимают на нас сонные глаза. Мы в Ханкале – это место расположения основной группы войск, пригород Грозного.
Бородатый майор в камуфляже разговаривает с чеченом в кожанке, оба хохочут. Майор сидит на раскладном стульчике, беретка с кокардой набок. Чечен похож на приодетого беса, майор напоминает художника без мольберта.
В нашу “корову” загружаются питерские “собры” – они возвращаются домой. Один из “собров” говорит мне:
– Главное, чтоб командир у вас был упрямый. Чтоб вас не засунули куда-нибудь в… В рот их приказы! Вон рязанских вывезли в чистое поле, заставили окапываться. А через неделю сняли. Но четверых уже окопали, бля. Даже раскапывать не надо. А у нас на пятнадцать человек – двое раненых, и всё. Потому что клали мы на их приказы.
– Город в руках федералов, – слышу я разговор в другом месте, – но боевиков в городе до черта. Отсиживаются. Днём город наш, ночью – их.
Своё барахло мы, потные, невыспавшиеся и усталые, загружаем в разнокалиберные грузовики. Сами лезем туда же, в кузова. Хитрый Хасан забирается в одну из кабин, к водителю. Там тепло и мягко.
– Давай-давай, Хасан! – говорит ему вслед Шея. – Твои сородичи имеют обыкновение первым делом по кабине стрелять.
Хасан не слышит, скалит зубы. Пацаны смотрят на Шею. Все сразу начинают курить, даже те, кто никогда не курил.
– Не ссыте, пацаны! – смеётся замкомвзвода Гриша Жариков, сутуловатый, желтозубый, с выпирающими клыками, похожий то ли на гиену, то ли на шакала, прозванный за свой насмешливый нрав Язвой. – Ваши тела остынут скорее, чем стволы ваших автоматов… – издевается Язва.
Он воевал вместе с Шеей в Таджикистане.
Командир наш, Сергей Семёныч Куцый, уважает Язву, а Шею называет “сынок”. Семёныч – лицо героическое. Весь в медалях – “парадку” не поднимешь. Говорят, в Афганистане он вместе с подбитой вертушкой грохнулся в горах. Потом в Чернобыле на самую высокую заводскую трубу советский флаг водрузил: в честь победы над ядерным реактором. За это ему квартиру дали. Потом у него волосы опали, и не только. И жена ушла.
– Твои все, сынок? – спрашивает Куцый у Шеи. – Ну, с богом. Поехали!
Очень кратко Воюющий в Чечне спецназовец проходит через страх и жестокости войны, видит смерть друзей и неоправданные ошибки командования. Он чудом выживает в последнем бою и возвращается домой.
Главный герой романа - Егор Ташевский - спецназовец, воюющий в Чечне. Взвод спецназа из российского городка Святой Спас приезжает в командировку в Грозный. Спецназовцев восемьдесят человек, командир Семёныч, замкомвзвода Язва, взводный Шея - так их зовут подчинённые. Взвод проезжает сквозь разрушенный скучный город и селится на окраине, в бывшей школе, теперь заброшенной и заминированной.
Спецназовцы превращают школу в крепость и начинают отсчитывать дни командировки. Ночью они несут дозоры, их вяло обстреливают. Сонно тянутся первые дни без происшествий и серьёзной опасности. Ребята веселятся, шутят друг над другом, тайком нарушают режим, попивая спиртное, и не перестают бояться. Страх охватывает всех, некоторые его не скрывают, большинство - вышучивает. Страхом обусловлены поступки и взаимоотношения солдат.
Появляется работа - зачистка городских объектов. Спецназовцы убивают первых восемь чеченцев и напиваются после операции. Ночные обстрелы школы не прекращаются, следует ещё несколько зачисток и рейдов с жертвами среди местного населения и уничтожением боевиков. В аэропорту Егор Ташевский видит трупы российских солдат-дембелей, погибших из-за предательства и попустительства командования. Это зрелище не добавляет оптимизма его и без того мрачному настрою. От страха его спасают только воспоминаниями об умершем отце и возлюбленной Даше.
При очередной атаке боевиков гибнут первые спецназовцы. Солдаты всё больше пьют, не скрывая страха. Егор, много размышляющий и философствующий, приходит к выводу, что они зря приехали в Чечню, воевать он не хочет, ненависти к чеченцам не чувствует, а некоторые приказы командования считает глупыми. При зачистке очередной деревни вновь расстреливают бандитов, желающих сдаться. Пленных не берут, нарушая приказы. После боя, потеряв нескольких ребят убитыми, взвод напивается и проваливается в пьяный сон. Выпившие караульные оставляют свои посты, и на школу нападают чеченские боевики.
В последнем бою Егор командует своим отделением и страшно боится, но старается этого не показывает. Убивают почти весь взвод, друг Ташевского, Саня, гибнет у него на глазах. Ребят расстреливают. Им на выручку с боем прорывается командир Семёныч (он отъезжал в штаб с докладом) на двух БТРах. Машины забирают раненых, а взвод продолжает отстреливаться от превосходящих сил боевиков. По-разному ведут себя бойцы в последнем бою: кто-то трусит, большинство дерётся. Семёныч рассказывает, что боевики напали на город одновременно со всех сторон. Российские войска к наступлению не были готовы, так как командование не отслеживало ситуацию. В результате - много погибших.
Бомбардировка школы продолжается много часов, и оставшиеся спецназовцы по приказу Семёныча решают уходить через овраг, заполненный грязью и водой после проливных дождей. Стрелять уже нечем, бойцы выпрыгивают из окна, враги встречают их огнём, многих убивают.
Егор выживает, нырнув в грязную жижу. Вдвоём с бойцом Монахом, который герою никогда не нравился, они долго прячутся в кустарнике. Как и предчувствовал Егор, Монах спасает ему жизнь. Голыми руками они убивают двух наёмников-украинцев, добивающих раненых российских солдат.
Утром, встретив ещё нескольких выживших, спецназовцы бредут по дороге от разрушенной школы. Их подбирают пришедшие на подмогу российские соединения. Пьяные, молчаливые, опустошённые, возвращаются спасшиеся бойцы домой, в Святой Спас.
Захар Прилепин – известный прозаик, публицист, автор многих рассказов. Его произведения удостаивались многих премий, а талант обеспечил ему большую популярность и множество поклонников. Первым его прозаическим произведением был роман «Патологии», который получил положительные оценки критиков. Многие считают это произведение жестоким и самым честным, самым откровенным о Чеченской войне.
Большая группа спецназовцев из российского города Святой Спас отправляется в Грозный в командировку. Это молодые, весёлые ребята, которые выполняют свой долг. Они поселяются на окраине разрушенного города в заброшенной школе. Школа становится их крепостью, в которой они круглосуточно должны быть начеку. Днём и ночью они ведут дозоры, школа периодически подвергается обстрелам. Первые дни проходят достаточно спокойно. Мужчины веселятся, подшучивают друг над другом, стараются отвлечься, кому-то юмор помогает скрыть страх, некоторые открыто боятся. Но страх будто витает в воздухе.
Начинаются зачистки, в первый раз убито 8 чеченцев. Нарушая приказ, спецназовцы отвлекаются употреблением спиртного. Школу продолжают обстреливать, совершается ещё несколько рейдов с зачистками. Смерть, боль, кровь, потери. Тяжелое моральное состояние, постоянное напряжение… На школу нападают чеченские боевики.
Главным героем, рассказывающим эту историю, является Егор Ташевский. Ему сложно принять все ужасы войны, его психика имеет тонкую организацию, он не понимает, как можно считать это нормальным. Он находит спасение в своих воспоминаниях. Егор думает о детстве, об отце. Мысленно возвращается в прошлое, вспоминает юность, любимую девушку.
Прилепин без прикрас отразил ужасы войны, страх людей, смерть. Он не преувеличивал героизм, бойцы – такие же люди, как и все. Им может быть так же тяжело видеть смерть, страдания людей. Всё описано так реально, будто ты видишь это своими глазами. Автор хорошо передал атмосферу войны, что вызывает болезненный отклик в душе, сочувствие и недоумение, зачем нужна такая жестокость. Вместе с тем, чувствуется и надежда на лучшее, на счастливое будущее.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Патологии" Захар Прилепин бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Художница и блогер Джессика Хэги считает, что интересным может быть каждый, а посредственность — это удел ленивых. Она доказывает это в своей книге «Как быть интересным: 10 простых шагов», наполненной схемами и проверенными на личном опыте советами для тех, кто хочет развить творческое начало, научиться рисковать и доверять самому себе.
1. Исследуйте
Исследуйте новые идеи, места и мнения. Слушать только себя — удел невыносимо скучных людей.
Отключитесь
Не имея карты, можно обнаружить места, которые там не обозначены. Отключив телефон, можно поговорить с тем, кто встретится в пути. Пропустите очередную порцию обновлений в соцсетях и загляните в себя. Гаджеты привязывают вас к хорошо знакомому миру. Отключите их и окунитесь в неизведанное.
Устраивайте себе отпуск каждый день
Пусть и ненадолго. Пройдитесь по городу на рассвете. Бросьте письмо в незнакомый почтовый ящик. Почитайте журнал, оставленный кем-то на остановке. Погуляйте под дождем. Закажите горячий шоколад в незнакомом кафе. Используйте любую свободную минуту.
Продолжайте спрашивать «почему?»
Родители терпеть не могут, когда дети терзают их вопросами. Почему? Потому. Почему? Потому. Почему? Потому. И снова, и снова. Но попробуйте сами. И удивитесь, как за простым «почему?» последует интереснейшее «потому что…».
2. Делитесь своими находками
Будьте щедры. Не все могут отправиться с вами. Позвольте им пережить те же приключения, что и вы.
Проявляйте инициативу
Не откладывайте на завтра. Говорите и делайте сразу, сейчас. Идите туда, где вам нужно быть. Не ждите приглашения — приглашайте сами. Не сидите у телефона — звоните. Распространяйте молву. Жмите на кнопки. Покупайте билеты и получайте удовольствие от представления.
Рассказывайте об очевидном (для вас)
То, что знаете вы, для других часто бывает тайной за семью печатями. То, что старо как мир для вас, кому-то покажется свежей идеей. Для вас задача проста, для другого она — непреодолимое препятствие. Ваш ум полон сокровищ, которые больше никому не видны. Вытащите их на свет. Когда идеями делишься, они не пропадают. Наоборот, только множатся.
Будьте связующим звеном, а не конечной точкой
Не просто говорите. Не просто слушайте. Знакомьте людей. Помогайте незнакомцам. Делитесь тем, что знаете. Именно так идея растет как снежный ком и в итоге превращается в событие. Будьте тем ядром, вокруг которого создается целое сообщество.
3. Делайте что-нибудь. Что угодно
Танцуйте. Пишите. Стройте. Общайтесь. Играйте. Помогайте. Творите. Неважно, что именно вы делаете, если вы что-то делаете. Да, на всякий случай: это не относится к «сидеть и ныть».
Сделайте выбор. Любой
Никак не решите, как именно распорядиться текущим днем? Своей жизнью? Карьерой? Если честно, это неважно. Рушатся даже тщательно проработанные планы. А метаться в нерешительности от одного варианта к другому — верное средство так ничего и не сделать за всю жизнь. Подбросьте монетку. Крутаните бутылку. Доверьтесь интуиции. И вперед!
Выбросьте мусор
Не каждым делом стоит заниматься. Не каждую неприятную работу обязательно выполнять. Избегайте того, что мучает вас. Если чего-то никак нельзя избежать (стирка или заполнение налоговой декларации), займитесь этим с удовольствием — а сделав, выкините из головы. Освободите место для того, что действительно важно. И по-настоящему интересно.
Застолбите свою территорию
Что бы вы ни делали, любите свое дело. Принимайте его. Совершенствуйтесь в нем. Владейте им. Только так можно совместить ощущение свободы с чувством безопасности.
4. Примите свои странности
В мире нет «нормальных» людей. У каждого есть свои особенности и присущие лишь ему взгляды. Не прячьте их от других — именно это и делает вас интересным человеком.
Будьте собой на людях
Выходя из дома, оставайтесь собой. Будьте собой на работе. Носите свою индивидуальность гордо. Не подвергайте цензуре свои навыки. Не прячьте свои уникальные черты. Чтобы выделяться, нужно иметь индивидуальность. Остается собой лишь тот, кто не скрывает ее от других.
Хватит извиняться
Нет ничего неправильного в том, чтобы быть уникальным. Нет ничего неправильного в том, чтобы отличаться от других. Вам не нужно извиняться за то, что вы интересный человек.
Капитализируйте свои особенности
То, что делает вас интересным, добавляет вам ценности. Только вы сможете выразить то, что вам известно, делать то, что делаете, и знать то, что знаете. И вам не нужна огромная ниша — достаточно клочка земли, чтобы воткнуть свой флаг.
5. Живите осмысленно
Если вам на все наплевать, всем будет наплевать на вас.
Тратьте деньги на правильные вещи
Кому платите вы? Кто платит вам? С какими людьми и компаниями вы связаны? Согласны ли вы с их политикой, методами и поведением? Устраивают они вас? Если нет, вы всегда можете что-то изменить, начав тратить деньги на что-то другое.
Стремитесь к максимуму
Спросите себя: это лучшее из возможного? Если нет, что является таковым? И займитесь достижением лучшего.
Наведите порядок
Самому важному присвойте наивысший приоритет. Все остальное организуется само собой.
6. Будьте проще
Эго стоит на пути у идей. Если ваше высокомерие заметнее, чем опыт, люди будут избегать вас.
Представьте, сколько вы не знаете
Все, что вы когда-либо узнаете, будет лишь микроскопической песчинкой по сравнению с огромной, необъятной вселенной информации. Пусть этот отрезвляющий факт успокаивает вас.
Не всем нужно то, что у вас есть
Ваше величайшее достижение, каким бы впечатляющим оно вам ни казалось, для кого-то — жуткий кошмар. Ваше самое ценное приобретение для кого-то — всего лишь безвкусный мусор. Хвастайтесь осторожнее!
Подумайте о том, как вам везет
Заслуживаете ли вы то, что имеете? Возможно, отчасти. А то, чего не имеете? Вероятно, нет. Признайте роль, которую в нашем мире играют совпадения, случайности, системные процессы (и везение, конечно).
7. Пробуйте
Пробуйте. Испытывайте новые идеи. Делайте что-то необычное. Вам не вырасти, пока вы не покинете свою зону комфорта.
Признайте свои желания
Отрицать мечту — значит убить ее в зародыше. Не стоит чувствовать себя виноватым, стремясь к чему-то. Нет ничего страшного в том, чтобы чего-то хотеть. Приберегите чувство вины на тот случай, если не дадите себе шанса хотя бы попробовать.
Перешагните свои границы
Если вы где-то не были, это не значит, что вам там не понравится. Если что-то не входит в ваши обязанности, это не значит, что вы не можете этого делать. Только вам решать, в какой лиге играть.
Беритесь за трудные дела
Знайте, что препятствия отпугнут большую часть ваших конкурентов. К тому же, как правило, решение самых трудных задач приносит в итоге наибольшее удовлетворение.
8. Сойдите с чужой колеи
Не стоит заниматься тем, что уже делают все, — этот поезд ушел без вас. Придумайте что-то свое, тогда и к вам потянутся почитатели.
Протиснитесь в нишу
Чем уже ниша, тем меньше места для подражателей. Если хотите быть интересным, занимайтесь чем-то особенным, а не обыденным.
Не гонитесь за повсеместным
Если нечто встречается повсеместно, это необязательно достойно похвалы или участия.
Станьте заметным
Чтобы быть успешным, вам не нужно становиться всемирно известным или неприлично богатым. Надо просто делать то, что удается вам лучше всего.
9. Соберитесь с духом
Чтобы иметь свое мнение и идти непроторенным путем, нужна смелость. Если вам смелости не хватает, остается топтаться около кулера и обсуждать тех, у кого ее в избытке.
Поднимите бунт
Если вы вдруг поймете, что работаете над чем-то бессмысленным или бесплодным, немедленно остановитесь. Не стоит бороться за то, в чем вы не видите ценности. Вы удивитесь, сколько людей поддержат ваш протест.
Не бойтесь трений
Вы не хотите навязываться. Вы не любите поднимать волну. Вы не смеете попросить о том, что вам нужно. Но вам придется преодолеть себя.
10. Не обращайте внимания на ругань
Быть скучным безопасно. Становясь интересным, вы часто будете слышать гневное «веди себя как подобает». Те, кто вас бранит, тоже «могли бы», «хотели бы», «сделали бы». Но не сделали. И поэтому их бесит ваша готовность к приключениям.
Учитесь у всех
Можно учиться тому, как не нужно жить, у подонков, с которыми вы сталкиваетесь. Можно учиться тому, как жить нужно, у людей, которых вы уважаете и любите. Считайте все это научным исследованием особенностей человеческого поведения.
Не путайте насмешку и критику
Конструктивно лишь то, что можно использовать для самосовершенствования.