Фотограф Платон — полу-англичанин, полу-грек. Возможно, это помогает ему соблюдать в своей работе баланс между отстраненностью, верно найденной дистанцией и интересом к людям. За свою карьеру он снял, наверное, всех ведущих политиков, актеров, музыкантов — и, несмотря на несомненную иронию его взгляда, почти никто не отказывает ему в съемке. Когда журнал Time назвал Владимира Путина «человеком года», именно Платона послали в Москву добывать снимок на обложку. С заданием он справился блестяще — его снимки стали причиной бурной полемики в отечественной прессе, а World Press Photo присудил ему первую премию в номинации «Портрет».
О Путине, тайне псевдонима и многом другом мы беседовали после мастер-класса на Винзаводе.
В.М.
— Ваши портреты всегда узнаваемы. Есть «манера Платона» — ракурс, взгляд снизу, крупный план. Как она сложилась и что за ней стоит?
— 10 лет назад в Америке я работал в политическом журнале, который основал сын Джона Кеннеди. Одним из первых моих заказов была портретная съемка Мартина Скорсезе. Он мой герой, для меня он Бог. Поэтому я и сфотографировал его снизу — он смотрит на нас как Бог на смертных, сверху вниз. А потом как-то так пошло… Просто если вы становитесь на съемке выше, вы доминируете, а человек замыкается, а если ниже — то он чувствует, что контролирует ситуацию. Кроме того, я хочу показать, что каждый человек — больше, чем жизнь. Так что я всех снимаю гигантами. Но возможно, это просто потому, что сам я — маленького роста.
— Ваши портреты полны иронии. Вы смеетесь над своими героями?
— О нет. Никогда! Я отношусь к работе очень серьезно, а к чувствам тех, кого снимаю — с огромным уважением. Чтобы портрет получился, нам нужно доверять друг другу. Иногда мы говорим в процессе съемки об очень личных вещах. Мы становимся близкими — даже если это всего лишь на полчаса. Это позволяет мне проникнуть в загадку характера.
— Готовите ли вы людей к съемке?
— Да. Иногда приходится очень сильно поработать, чтобы человек раскрылся. Но даже если это не выходит — даже поражение интересно. Самое важное — самому выложиться на 100%. У каждого есть уязвимое место — и мне нужно его найти.
— В чем вы видите свою задачу?
— В коммуникации. Моя цель — показать миру, что значит общаться с этим человеком. Съемка — это фиксация моих ощущений от общения. Поэтому я слегка подталкиваю его к проявлению характера. Потому что обычно на вас маска. Вы защищаете себя, вы недоверчивы и подозрительны. Так вот, моя работа — это снять маску, чтобы человек честно показал себя.
— Вы называете это честностью? Или все-таки это поиск уязвимых мест?
— К примеру, когда вы честны с друзьями, вы открываетесь им. Это делает вас уязвимым. Честность и уязвимость — одно и то же. Конечно, если кто-то этим злоупотребляет — это несправедливо. Я никогда не злоупотребляю доверием. То, что мы делаем вместе — это партнерство. Я получаю награду от них — они вознаграждают меня.
— У нас было много полемики по поводу ваших портретов Путина. И те, кто его не любят, восприняли их как насмешку. Самому Путину они понравились?
— У меня есть неофициальная информация, что да! А что касается иронии, то я ведь показывал не «настоящего Путина», а мои впечатления от Путина. Все мои портреты — наполовину я, наполовину — личность моих героев. Так что это диалог между нами. Я не просто показываю их настоящий характер или их ранимость — я показываю и свои, в снимках есть половина меня. Других фотографов вообще привлекут совсем другие стороны характера того же человека.
— Есть ли люди, которые никогда не бывают честными с окружающими?
— Если вы о Путине, то это не так! Мне кажется, для него просто не важен визуальный образ в медиа, фотография. Другие политики все время создают возможности для позирования, а он решил раз и навсегда, как он хочет выглядеть и больше этим не интересуется.
— А как же фотографии на охоте?
— Я их видел. Да, это был как раз удачно выбранный момент для позирования. Но в принципе, они укладываются в общую картину: вот он пожимает руки в официальной обстановке, а тут вот охотится. Такой сильный, непобедимый герой с удивительно хорошей для политика физической подготовкой и фигурой. Но он не подпускает никого близко.
Его всегда видят «на дистанции». А я захотел подойти совсем близко. Причем даже в физическом смысле — это не только специальная линза, объектив, но я просто подошел на расстояние вытянутой руки, даже ближе. И приблизившись вплотную к его лицу, я хотел показать теплоту его глаз. Но самое удивительное, что мне потом сказали — он у тебя слишком суровый.
А я поставил своей задачей попытаться показать человека. Дело принципа, если хотите. Удалось ли мне это, не знаю. Но, по крайней мере, я попытался сделать все возможное при тех обстоятельствах. И я зафиксировал на пленке свои ощущения от общения с ним. Интересный опыт. У него есть это тихое обаяние. Сдержанность.
— Лично меня ваш Путин пугает.
— Понимаю. А вот другие меня раскритиковали за то, что он получился слишком чарующим, даже гламурным! Мне кажется, это вообще зависит не от портрета, а от вашей интерпретации, от взгляда на него.
— Но вот Клинтон-то у вас другой!
— Зато американская пресса упрекнула меня в том, что я его сфотографировал непристойным образом! Они вчитали сексуальные подтексты в мой снимок. Просто удивительно! Я же всего-навсего старался зафиксировать свои ощущения от общения: он позитивный, уверенный в себе, открытый. Мне это нравится, но никаких сексуальных мотивов в моей голове не было. Удивительно, как люди соединяют между собой вещи, которые не связаны. Но это абсолютно нормально. Ведь когда вы делаете фотографию для обложки журнала — она уже не ваша, а принадлежит народу. Если публика хочет ее проинтерпретировать и если это возбуждает споры — отлично.
— А позу — сидя в кресле, руки на коленях — вы повторили специально? Подчеркнули, так сказать, разницу героев?
— Не знаю. Я снимал Путина через 9 лет после Клинтона. Они чем-то похожи — оба очень властные. Может быть, это отразилось в позе. Одному важно показать, что у него все под контролем, второму — любить весь мир и чтобы его любили. Но вообще, возможно, это просто точка зрения. Моя. Вот они и похожи.
— Фотографий Путина всего две?
— Да. Всего два плана: крупный и снимок в кресле. У меня ведь почти не было времени. Я отщелкал три пленки в двух ракурсах — и эти два снимка были лучшими.
— Как вы считаете — вы оказываете влияние на политику?
— Нет.
— Совсем? Но вы ведь сфотографировали многие ключевые политические фигуры — и сразу видно, что, скажем, Барак Обама вам нравится, а Джон Мак Кейн — нет. Разве не может ваш снимок на обложке, скажем, того же Time стать пиаром или антипиаром?
— Слушайте, я всего лишь смиренный фотограф! Я просто стараюсь хорошо делать свою работу. У меня нет мечтаний о том, что я более важен или влиятелен, чем я есть на самом деле. Но может быть, лет через 20 этот портрет станет историческим документом. Времена меняются — а фотограф замораживает время, разве не так? Тот же Клинтон уже выглядит иначе: когда я его снимал, он был непобедим, а сейчас он более слабый, он постарел.
— Почему Time выбрал вас для съемки Путина?
— Думаю, причин несколько. С одной стороны, я снимаю людей в очень прямолинейной, смелой, даже дерзкой манере. С другой — я умею работать в сложных обстоятельствах, под давлением, при нехватке времени. Когда у вас есть 7 минут, чтобы сделать портрет кого-то облеченного властью, а вокруг куча людей и вас все время торопят «ну все, заканчивай, осталось 30 секунд, хватит, хватит», тут легко потерять голову. Я же умею справляться с прессингом.
— Может быть, вы глянцевый фотограф? Вы снимаете обложки для Esquire, работали для Vogue. То же и с политиками. Гламуризация политики.
— Да я ничего не делал, чтобы Путин выглядел гламурно или зловеще! Я вообще никогда не манипулирую сознательно своими героями — скажем, потому, что у меня в голове заранее составлен план. Я всегда фотографирую людей ровно такими, какими они мне кажутся. Я стараюсь быть честным с собой и говорю себе «вот это случилось, вот так у нас сложилось общение, вот что значило для меня встретиться с этим человеком». Может быть, в другой раз у меня будет совсем другой опыт с тем же человеком, но в этот день случилось так.
— Кто-то отказывался сниматься у вас?
— Бывало. Пол МакКартни, к примеру.
— Поговорим о вашей документальной съемке, уличной фотографии. Сильно ли этот опыт отличается от опыта портретирования?
— Очень сильно! Обстоятельства совершенно другие. На улице, скажем, в Индии я гость. Когда же я делаю портрет, я всегда создаю свой собственный мир, я его хозяин. Это либо моя студия, либо импровизированная — в чужом доме. Но в любом случае, тот, кого я снимаю, приходит в мой мир, где по-моему установлен свет, аппаратура. Они живут в моем мире по моим условиям — даже если это всего несколько минут. Когда я снимаю актера, политика, мне нужно быть таким же сильным, волевым, как и он. Когда я снимаю человека на улице, мне нужно стать смиренным, незаметным. Герои моих портретов — сильные люди, они привыкли сопротивляться. С обычными людьми и повседневной жизнью надо быть осторожным и даже нежным. Чем меньше я знаком с культурой, тем более бережным нужно быть: когда я не знаю правил, я угадываю эмоции. И потом есть проблема языкового барьера — так что мне нужно учиться общаться, показывать что-то телом. Скажем, прижать руки к груди в знак признательности, деликатно не демонстрировать камеру, улыбаться, чтобы тебя приняли за друга, быть очень осторожным. Ведь напрямую направленная камера — это атака, угроза, иногда почти оскорбление. Когда мне улыбаются в ответ — это разрешение. А если мне не удается войти в доверие — невежливо давить, нужно просто уйти. Знаете, это очень здоровый опыт для такого фотографа, как я — по контрасту. Ты не можешь быть самоуверенным в чужой культуре. Так что для меня такие переключения между портретированием и документальной фотографией — это своего рода поддержание психологического баланса между напором и деликатностью.
— Значит, street photography совсем не похожа на портрет?
— Нет, чем-то все-таки похожа, конечно. Для меня всегда важен человек, контакт с ним. Есть много вещей, которые я не умею делать. Например, я совсем не умею писать письма. Но с людьми у меня получается. Я фотограф людей.
— Вас пытаются контролировать — сами знаменитости или их агенты?
— Пытались раньше. Но к счастью, сейчас я достиг такой точки в своей карьере, когда мне, в общем, доверяют. Честно говоря, я вообще удивлен, как много мне сходило с рук. Я все думаю — когда меня остановят. Но нет. Не останавливают.
— Вам когда-нибудь указывают, что именно делать?
— Раньше говорили — теперь нет. Я достиг той точки в моей карьере, когда нужен именно я, мой взгляд, «картинка Платона». Но вы знаете, на это ушли годы. Годы решимости, стремления остаться верным себе и своим принципам. Сколько раз я чувствовал, что я выжат как лимон или что у меня разбито сердце. И я хочу сказать всем юным фотографам — продолжайте работать, оттачивать свой профессионализм, но одновременно и будьте верными себе. Это самое главное.
— Вы когда-нибудь чувствуете себя униженным?
— Бывает.
— Как вы с этим справляетесь?
— О, со временем вы учитесь это просто принимать. Я научился отключать эго, когда я работаю. Это очень важно. Потому что иначе эго разрушит ваш душевный баланс.
— Это настолько серьезно? Речь о саморазрушении?
— Да. Очень серьезно! Если же вы не позволяете своему эго взять власть в руки, у вас появляется гораздо больше гибкости в общении с кем-то.
— Но в итоге все равно в портрете Вас — 50 процентов.
— Да, меня 50 процентов. Но я же не сказал, что совсем стираю или убираю себя. Я просто оставляю свое эго в сторонке. Так что если мне кто-то грубит, я не расстраиваюсь. Я могу с этим справиться. А если бы мое эго было включено в момент съемки, я бы рассердился. И я бы потерял, упустил фотографию.
— Поэтому Вы взяли псевдоним?
— Платон — это не псевдоним. Это мое настоящее имя. Просто я фамилию не использую. Но это не было «гениальной задумкой» или таинственным пиар-ходом, а просто ошибкой. Когда я был гораздо моложе и впервые делал съемку для Vogue, кто-то в арт-отделе не поставил под фото мою фамилию. Я, конечно, заметил ошибку, но я был так смущен! Я испугался — если я укажу на ошибку, я лишусь работы, потому что они подумают, что я несговорчивый. Это продолжалось два года. А потом однажды я пришел и сказал: «Ребята, у меня для вас новости. Два года вы печатали мое имя неверно, а я боялся об этом сказать». Они сказали: «О черт, тебе надо было все-таки нас исправить». А потом кто-то заметил: «А мне лично просто Платон нравится намного больше». Вот так я и остался «просто Платоном».
Фотограф втёрся к нему в доверие вопросом про Beatles. Под катом действительно интересная история и видео с рассказом фотографа, которое выглядит не менее напряженно, чем действие остросюжетного триллера.
«Смотреть в лицо Владимира Путина на портрете 2007 года работы Платона Антониу — это все равно, что заглядывать в дуло заряженного ружья. Бывший президент России производит впечатление ледяного хладнокровия, более смертоносного, чем все измышления создателей Бондианы.»
Дэниел Бир — преподаватель новейшей истории Европы в колледже Роял Холлоуэй Лондонского университета.
Фотограф Платон Антонио, более известный просто как Платон, рассказал изданию Huffington Post об обстоятельствах съёмки самой известной фотографии Владимира Путина, помещённой на обложку журнала Time в 2007 году.
По словам фотографа, на съёмку он пришёл один, принеся с собой переносную студию — оборудование и освещение. Со стороны президента РФ было гораздо больше людей: два переводчика, четыре-пять политических советников и команда «тяжеловесов» — охранников, «бритых, со шрамами».
Платон должен был сделать фото Путина, которое поместят на обложку Time. Чтобы снять атмосферу напряжённости в комнате, фотограф попросил советников Путина задать президенту один вопрос.
Я спросил: «Я англичанин. Я люблю The Beatles. А вы?»
Он повернулся к переводчикам, затем к своим советникам, и после этого на русском приказал им всем выйти из комнаты: «Немедленно!». И они все вышли. Остался я, Путин и все охранники.
Он повернулся ко мне и на идеальном английском произнёс: «Я обожаю The Beatles».
Платон
Трюк с вопросом про The Beatles позволил Платону заполучить доверие президента и как следствие сделать более откровенные фотографии, показав настоящую натуру его власти. Люди президента передали Платону, что Путину понравились его фотографии, и автор обложки Time даже получал от него рождественские открытки.
Однако впоследствии обложка Time стала использоваться оппозицией: лицо Путина со снимка перерисовывали, вырезали, защитники прав человека и активисты ЛГБТ помещали его на плакаты. Фотография стала по-настоящему народной, и по мнению Платона, это и есть высшая награда фотографа — однако у неё есть и обратная сторона: «Открытки больше не приходят».
Впрочем, есть и более раннее видео с рассказом о создании этого фото.
Фотограф Платон (Platon) — полу-англичанин, полу-грек. Возможно, это помогает ему соблюдать в своей работе баланс между отстраненностью, верно найденной дистанцией и интересом к людям. За свою карьеру он снял всех ведущих политиков, актеров, музыкантов — и, несмотря на несомненную иронию его взгляда, почти никто не отказывает ему в съемке.
Самые известные фотографии Платона были сделаны крупным планом, но также имели успех и некоторые из его снимков, сделанные с помощью широкоугольного объектива. Например, снимок снизу, на котором запечатлен Билл Клинтон (Bill Clinton). Съемка с нижней точки, а также положение рук Билла Клинтона на коленях делают фотографию объемной, и в то же время не отвлекают. Кстати, именно после этого снимка для журнала «Esquire» он получил широкую известность.
Однако большинство самых узнаваемых снимков Платона были сделаны с помощью телеобъектива. Эти фотографии, фокусирующие внимание на лице персонажа, позволяют под другим углом взглянуть на личность в кадре.
Фотографу не интересны сложные осветительные конструкции или замысловатая композиция. Больше всего его интересует личность, находящаяся перед объективом, и то, что он или она может показать особенного в одну сотую секунды. Большую часть времени Платон сосредоточен на личном контакте со своим объектом, а не на постановке света.
Как он сам упомянул в своем видео-интервью, действия, посвященные фотографированию, занимают лишь три процента времени в его работе, а все остальное посвящено тому, чтобы вытащить наружу истинную личность человека в кадре.
В настоящее время Платон является штатным фотографом в «The New Yorker»,но среди его клиентов встречаются и другие издания, в том числе «Vanity Fair», «Rolling Stone», «Time» и «GQ».
Платон со снимком Владимира Путина, получившим 1-е место в номинации «Портреты» премии World Press Photo-2007.
Тяжелее задания у меня, наверное, не было. Я фотографировал Путина для обложки журнала Time, который назвал его «человеком года». И в то, что снимок получится, я не верил до самого конца. Люди из Кремля все время нам говорили, что максимум, на что он согласится, — репортажная съемка во время интервью, позировать он не будет железно, потому что ненавидит смотреть в объектив. Репортажную съемку я, честно говоря, недолюбливаю, мне нужен контакт, мне нужен человек целиком. Но призрачный шанс на студийный портрет все же был, так что я не терял надежды. После того как мы приехали в Москву с начальством из Time, которое должно было брать у Путина интервью, я пять дней и пять ночей торчал в гостинице — ждал, пока дадут отмашку. На шестой день к подъезду подкатила черная кремлевская BMW. Мы ехали полтора часа и в итоге оказались в темном, почти готическом лесу. Снегу — по колено. Нас высадили у ворот в огромной, пятиметровой стене и стали обыскивать. Два часа я простоял на страшном холоде, пока люди из КГБ перетряхивали всю мою аппаратуру. Их было несколько десятков плюс какое-то количество снайперов по периметру. Наконец нас пустили внутрь, на дачу Путина. Восемь с половиной часов я промаялся в приемной, где досуг мне скрашивали кремлевский чай, кагэбэшные пирожные и какие-то бутерброды, признаться, немного подсохшие. Около 9 часов вечера вышел охранник и сказал: «Можете идти и готовиться». К чему готовиться — к репортажу или студийной съемке, он не сказал, а я уточнять не стал. Просто пошел в кабинет Путина и начал расставляться. Поставил штативы, свет, белый фон, который всегда вожу с собой. В какой-то момент я полез искать розетку, но на меня тут же заорали, чтобы я ничего не трогал. Я посмотрел на провода, которые были протянуты по всей комнате, посмотрел на стол, где была «красная кнопка», и подумал: «Черт, я же пришел в кабинет к одному из самых могущественных людей на земле! И чуть тут все не порушил». В общем, началось интервью. Я стал щелкать своими «лейками» репортажку, но ждал я не этого, мне был нужен Путин — один на один. Через час или около того интервью стало подходить к концу, и тут директора Time говорят: «Господин Путин, мы вам очень благодарны за интервью, но есть еще одна вещь. К чести быть названным «человеком года» прилагается обязанность — мы должны просить вас сфотографироваться на обложку». Про меня к тому времени все уже давным-давно забыли. И тут Джон Хьюи говорит: «Господин президент, мы привезли с собой замечательного фотографа, его зовут Платон». Когда он меня похвалил, я из-за этого бесконечного ожидания, из-за безумного стресса чуть не прослезился. А Путин смотрит прямо на меня. В общем, совершенно неожиданно для меня и для всех остальных он согласился позировать, наверное, ему просто стало меня жалко. И вдруг я понял: все, он — мой. Всех выгнали из кабинета, остались только Путин, я и человек 20 из КГБ и Кремля, охрана. Я его спрашиваю: «Скажите, а каково это было — познакомиться с Полом Маккартни?» Дело в том, что я перед съемкой кое-что изучил. Пересмотрел кучу фотографий Путина, и на всех он производил впечатление очень уверенного в себе, могущественного человека. Взять хотя бы эту серию, где он на охоте, — идет такой, голый по пояс, что твой Рэмбо. Но с Маккартни все было совсем иначе — несмотря на то что они встречались в Кремле, Путин не казался каким-то безумно крутым, он был расслаблен, ему было хорошо, он улыбался. Потому что массовая культура побеждает политику. Я подумал: «А вот это уже интересно. На этом-то я его и поймаю». И действительно, когда я спросил Путина про Маккартни, он как-то сразу растаял. И несмотря на то что я стоял посреди его кабинета, он уже был на моей территории. Он говорит: «Хорошо». А я говорю: «Я вот, например, большой поклонник Beatles, а вы?» Он говорит: «Я тоже». — «А какая у вас любимая песня?» — «Yesterday». И в этот момент — сказалась, наверное, моя наивность и крайнее перевозбуждение — я приобнял его за плечо и сказал: «Вы классный мужик». Все эти кагэбэшники просто оцепенели от ужаса. Меня предупреждали, что трогать Путина ни в коем случае нельзя, максимум — пожать руку. Но все было нормально. Мы еще немного поболтали — о Beatles, о моей маме, о каких-то таких человеческих вещах. Я его раскусил. Я залез ему в душу. Я понял, что все получится. И действительно, на все про все у меня было минут 8−10, но все в итоге получилось отлично. И хотя я ждал неделю в Москве, хотя меня с ног до головы обшмонали, хотя я день промариновался в приемной, так и не зная до самого последнего момента, удастся ли мне сделать то, что я хочу, игра, безусловно, стоила свеч.
Platon / Art Department.
www.worldpressphoto.org