Ты ничего не можешь сделать неправильно.

Вопрос: Иногда у меня возникает такое чувство: имен­но сейчас происходит прорыв, вот оно, наконец-то!

Карл: «Я никогда не был так близок к себе, как вчера вечером».

В.: Типа того.

К.: А затем ты по возможности хочешь удержать эту погруженность или близость. Это желание удержать снова разрушает ее. И все, что остается, это желание.

В.: Да, тогда я испытываю разочарование.

К.: Раз-очарование было бы концом чар. Это то, что ты, собственно говоря, ищешь: абсолютное разочаро­вание, которое позволит тебе полностью прекратить поиски. Но раз ты здесь сидишь, ты все еще очарован.

В.: Я сижу здесь, чтобы несколько ускорить дело.

К.: Каждый, кто думает, что он обретет себя скорее здесь, чем где-либо еще, заблуждается.

В.: Значит, мне не нужно сюда приходить! Тогда я мо­гу делать то, что мне хочется.

К.: Ты никогда не можешь делать то, что тебе хочется.

В.: У меня здесь другой опыт.

К.: Потому что в тебя играют. Ты - беспомощность и бессилие. Нет второго, чью судьбу ты имел бы возможность решать. Нет Бытия, которое бы имело власть над другим Бытием. Всесилие Бога - это полное бессилие. Всесилие означает быть тем, что есть.

В.: Тогда я могу усесться дома и больше вообще ничего не делать.

К.: Хорошо. Только как-нибудь сюда загляни еще раз и расскажи, как это было. И, прежде всего, получилось ли у тебя.

В.: Честно говоря, я уже попробовал. Это тяжело.

К.: Каждый пробует это, ни у кого не выходит.

В.: Невозможно ничего не делать?

К.: Можно только ничего не делать. Ты ничего не делаешь. Все происходит само!

В.: Значит, я не могу сделать ничего неправильного.

К.: Все, что ты делаешь, это именно то, что надо. Ты ничего не можешь сделать неправильно, потому что ты никогда ничего не сделал или не мог бы сделать. Это свобода! Свобода от деятеля, от некой личности, кото­рая когда-либо что-то сделала или могла бы сделать.

В.: Тогда кто делает войну?

К.: Ты! Кто же еще?

К.: Ты несешь ответственность.

В.: Но ты ведь только что сказал...

К.: Раз существуешь ты, существуют война и мир. Ты - источник того и другого. Ты отвечаешь за все, что есть.

В.: Отвечаю за все?

К.: Потому что ты есть то, что есть.

В.: Прости, ты с кем сейчас разговариваешь?

К.: Я говорю с самим собой.

В.: Слава Богу.

К.: Как всегда. Я всегда говорю с тем, что понимает, - никогда с тем, что не понимает. Разве это не самооче­видно?

К.: То, что есть всегда, это Я. Что говорит, что слушает, что молчит...

В.: Значит, я сам себя и слушаю?

К.: Ты можешь слушать только сам себя. Говорит только Я, и только Я может себя слушать.

В.: И в чем суть всего этого?

К.: В самореализации.

Еще до расследования Сонг Ми, прославившего Сеймура Херша, и все 50 лет своей журналистской деятельности он занимался злоупотреблениями Пентагона, сообщал о фальсификации при подсчете погибших, одобренной министром обороны Робертом Макнамарой, и работал с подобными вопросами вплоть до преступлений против гражданского населения в Ираке. Эта репутация вела информантов к Хершу.

- Как они вас находили? Ждали вечером у подъезда и просили пройти с ними за угол?

(Смеется.)

Смеется и сам Херш.

Когда хочешь писать о проблемах национальной безопасности, то надо искать тех честных людей, кто служит Конституции Соединенных Штатов, а не боссу, не генералам, не президенту и т. п. И таких много везде: в правительственной администрации, в ЦРУ, в Пентагоне, во всех родах войск. Я рано начал находить этих людей. Еще в шестидесятые, когда они были молодыми лейтенантами и майорами… Мы становились друзьями, они знакомили меня с другими…

Многие в правительственной администрации возмущены и недовольны происходящим, но они остаются на службе. Если человек положил 22 года, чтобы дослужиться до двух генеральских звезд, а хочет дойти до четырех, а то и до поста председателя комитета начальников штабов, то он не готов ради твоей выбросить все это в окно. Однако он видит, как накапливаются ложь, обман и непорядки. И он обращается к кому-нибудь вроде меня, способному позаботиться, чтобы все это было предано гласности. Мы встретимся в баре, и он выскажет мне все, что, по его мнению, пошло плохо. Потом вернется домой и сможет сказать жене, что он что-то сделал, чтобы исправить ситуацию. И он снимет груз с сердца и переложит на меня. Я с этим согласен. И до сего дня я много беседую с влиятельными людьми, которые мне рассказывают вещи, сильно отличающиеся от казенной версии и газет. Однако сейчас куда меньше свободы во всем.

- Сейчас все мейнстримовые СМИ обсуждают «измену Трампа», «тайный сговор с русскими».

Я не думаю, что Трамп совершил измену, когда пошел говорить с русскими. Я-то знаю, что со времен теракта 11 сентября 2001 года у нас очень много сотрудничества с русскими. Куда больше того, о чем знает широкая публика. Русские спецслужбы обладают первоклассной экспертизой в делах, связанных с международным терроризмом. Да, они очень жестокие. Русские имеют за плечами 10 лет войны в Чечне, и вы знаете, какая грязная была там война. Они практически разрушили всю страну. Однако русские понимают проблему и знают, что творится в этом мире.

Мы сотрудничали с русскими в Сирии даже когда, согласно официальной политике, надо было освободиться от Асада и вытеснить русских с Ближнего Востока. Асад, Пентагон и русские сплошь и рядом работали вместе. Есть много парадоксов в Америке.

Я вовсе не поддерживаю Трампа, особенно его внутреннюю политику, но он знает, о чем говорит. Я слишком хорошо осведомлен в международных делах, чтобы верить, что НАТО – это спаситель и охранитель мира на Земле. Я часто слышал от осведомленных людей, что НАТО меньше всего охраняет свободу Запада.

Зачем нам столько войск в Германии? Россия пойдет войной на Германию? На крупнейшего покупателя своего газа, приносящего им в казну сотни миллионов в год?

А в Южной Корее что? Официально там 26 тысяч наших военных. Однако это только боевые части, а по сути там в восемь раз больше наших войск, где-то около 200 тысяч. Мы тратим огромные деньги, которые никак не помогают защитить Южную Корею. Да и от кого их защищать? От вторжения японцев? От обстрела с Севера мы никак не можем их защитить. Многое из того, что Трамп говорит, имеет для меня смысл, но не для мейнстрима наших СМИ.

Ты не можешь писать, если ты сам ничего не читаешь.

Я из семьи иммигрантов. Мне приходилось менять школы. С 16 лет пришлось заправлять бизнесом отца после преждевременной смерти последнего. Я пошел на юридический, но я там все ненавидел и ушел со второго курса. Там научился читать дела, но вообще-то я самоучка и сам по жизни выучил те законы, которые надо знать. Я заботился о матери, пока, наконец, мой младший брат не взял бизнес в свои руки, а я не освободился, чтобы стать тем, кем хотел, – репортером. Я делал все сам.

Я устроился репортером в чикагское агентство по уголовным . Там было очень интересно и весело. Все приходилось постигать самому. Вы себе представляете, что творилось в Чикаго в конце 1950-х – начале 1960-х годов. Копы ко мне очень хорошо относились. Они любили прессу, но при условии, что мы не делали двух вещей. Нельзя было писать, что менты расстреливают людей в спину, особенно чернокожих. Я сам это видел, но не написал. Это бы дорого обошлось и мне, и агентству, где я работал. И второе табу – не писать ничего про мафию. Если находили труп с 14 пулевыми дырками в квартале игровых клубов, где заправляла мафия, то не стоило противоречить ментам, писавшим в рапорте, что это результат автомобильной аварии.

Вернувшись из армии, я сразу устроился репортером в провинциальные газеты. Освещал движение за права человека. Я им сочувствовал. Отцовский магазин был в черном гетто Чикаго, и многих я знал. Меня возмущало, что работавший у нас чернокожий парень не имел таких перспектив на будущее, как я.

Там участвовало много религиозных людей. И я познакомился с публикациями о военных преступлениях, которые тогда публиковали разные протестантские церкви. Был пацифистский трибунал Бертрана Расселла. Об этом не писали в мейнстримовых СМИ. И я был ошарашен.

Я тогда только женился, и мы с женой вели веселую жизнь, посещали вечеринки, добирались до постели в 3 часа ночи. Знаете, когда я еще полгода работал в Ассошиейтед пресс, которые были весьма нейтральной организацией, я опубликовал информацию про фальсификации министра обороны. И тут в шесть утра раздался звонок. Я взял трубку. Звонил легендарный Иззи Стоун, владелец независимого новостного агентства. Он спросил, я ли тот самый парень, который это опубликовал.

Мы познакомились, позже встречались, гуляли вместе. И он стал меня учить. Одно из его поучений было «Ты не можешь писать, если ты не сам ничего не читаешь». Он заставлял меня читать протоколы слушаний в Конгрессе, заставлял читать материалы иностранных корреспондентов, чего в Америке не делали и не делают до сих пор, материалы маленьких малоизвестных новостных агентств, а не только Рейтер и АП. И я стал понимать, как мало я знаю и еще меньше понимаю. Я стал писать. Получал разные престижные премии, но всегда получается, что мы притрагиваемся к чему-то, пишем и уходим.

- Вас считают одиночкой, не мешает?

(Смеется.)

– Иногда общаться с коллегами мешает. Я действительно закрытый человек, не люблю работать в коллективе. И в «Нью-Йорк Таймс», и в «Нью-Йоркере» у меня всегда был личный кабинет. Там уважали мою приватность. Редакторы и издатели сохраняли секретность и обеспечивали мою способность работать. В Вашингтоне у меня свое убежище уже 28 лет. Хотя я давно не делал там проектов, но продолжаю платить квартплату.

Всем дали уйти от ответственности, это мы, пресса, дали им уйти.

Херш не раз говорил, что, сколько бы он потом ни написал бы и ни расследовал, запомнят его с связи с Сонг Ми. Молодой, но уже прошедший армию и с опытом полицейского репортера в Чикаго, Херш работал для Ассошиэйтед Пресс. Он только начинал освещать военные дела. Опыт детектива помог ему выяснить, что министерство обороны и сам министр Роберт Макнамара манипулирует и фальсифицирует цифры погибших. Среди начальства Херша оказались друзья Макнамары. Однако времена были еще добрые, и за профессионализм журналистов не выгоняли с волчьим билетом. Херша просто убрали из Пентагона. Три года он проработал фрилансером. Тогда, в конце 1960-х, было золотое время журналов и газет. Херш написал книгу про биологическое . На жизнь хватало. Жизнь была дешевая. Аренда кабинета в пресс-центре в Вашингтоне стоила $80 в месяц. За доллар можно было залить три-четыре галлона бензина.

- Как вы узнали про Сонг Ми?

Мне позвонил Джефф Коэн. Его отец руководил службой новостей в CBS. Он сам после юрфака работал в какой-то добровольной организации. Джефф дал мне наводку, что наши солдаты, GI, «бесятся». Во Вьетнам послали столько разного народа. Из разных церковных групп, из добровольческих организаций приходили рассказы о том, что после плохого дня солдаты «оттягивались» – стреляли по гражданскому населению. Что заходили в деревни в поисках партизан Вьетконга, а находили лишь женщин и детей... Что после тяжелого дня офицеры давали разрешение, мол, имеете право на «бешеную минуту». И все стволы, пушки, пулеметы разворачивались и палили куда попало, по хижинам, где прятались люди.

Такие рассказы приходили уже с 1965 года, когда мы даже не знали, что там есть наши войска. Президент Джонсон нам лгал, что там нет войск. Сейчас говорят, что Трамп врет, но тогда врали в глаза. Джонсон три или четыре месяца убеждал Америку, что наших военных там вообще нет.

Они потеряли контроль над ситуацией во Вьетнаме с самого начала. Когда есть армия, которую превозносят как благородную победительницу нацизма, то самое последнее, чего хотят, так это того, чтобы поняли, что той великой армии больше нет... А может, и во время Второй мировой войны они были не такие уж великие... Не знаю....

- Известно, что американские солдаты устроили не одну резню во время Второй мировой.

– Верно, но они вернулись победителями, героями. Они спасли человечество от нацистской тирании, и их слава сохранялась. Я думаю, поэтому власти так ожесточенно сопротивлялись моим материалам про Сонг Ми, всячески препятствовали работе, срывали парламентские слушания. Да и посадили всего одного, хотя непосредственными участниками резни было около 50 военнослужащих. По американских данным, было убито 347 человек. Вьетнамцы насчитали 504 в нескольких братских могилах.

Там творились страшные вещи, особенно сексуального характера, о которых тогда не принято было писать. Детей бросали в воздух и подстреливали. Женщин не просто насиловали, но калечили. Никто не пошел под суд. Армия не хотела, чтобы все это стало достоянием гласности, и сильно сопротивлялась моей публикации.

- Тогда тоже говорили, мол, фейковые новости?

(Смеется.)

Нет, они не могли отрицать фактов, но говорили, что я преувеличиваю. Давили на издания. Я подрядился от иллюстрированного журнала «Лайф», от других подобных изданий. Я не хотел с этим идти в «Нью-Йорк Таймс», потому что они там хитрые, запросто могли бы присвоить мой материал, если бы увидели, что он хороший. Я ведь был просто молодым парнем, фрилансером. Кончилось тем, что я стал работать от Антивоенной службы новостей.

Самое интересное, когда полтора года назад я поднял материалы для своих воспоминаний, то сам удивился, как мало я тогда знал о том, что происходило там на самом деле.

Вся моя информация была от чтения антивоенной пропаганды, от бесед с солдатами, вернувшимися домой, от знакомых молодых офицеров при Пентагоне, которые, кстати, удивительно свободно и открыто обо все рассказывали.

Удивительно, каким открытым местом был Пентагон в первой половине 1960-х. Там была столовая, куда ходили и служащие, и военные, и журналисты. Мы все обедали вместе, говорили обо всем на свете. Там лейтенанты сидели вместе с генералами, и все участвовали в общей беседе. Сегодня ничего подобного больше не осталось. Сейчас иначе. Надо заводить прочные связи, создавать доверие, обедать вместе, играть в карты с ними, ходить друг к другу в гости, и постепенно с тобой начинают разговаривать.

Я сделал пять материалов по Сонг Ми. С каждой историей я докапывался все глубже и все больше понимал, что это не была случайность, ошибочная бомбардировка, вспышка безумия, стихийный огонь по гражданскому населению, как случается на войне. Ведь сначала армейские чины мне сообщили, что какой-то парень сошел с ума и отрыл огонь. Когда невозможно было скрывать, то сказали, что несколько солдат потеряло рассудок, после посещения проституток в Сайгоне привезли наркотики и убили 70 человек. Офицер, ответственный за связи с прессой, который мне все это рассказывал, получал такую информацию и сам верил в то, что говорил. Армия старалась поскорей избавиться от этой истории. Они защищали честь мундира великой армии времен Второй мировой войны.

Я работал над материалом по Сонг Ми в 1969 году, когда большинство участников уже вернулось. Солдат во Вьетнам тогда посылали на год обязательной службы, а по желанию можно было остаться еще. Я не мог пробить армейскую бюрократию, но помог опыт полицейского репортера. Я нашел адвоката Келли, который мне довольно подробно рассказал, в чем того обвиняли. Он не дал адреса, но я за день сумел разыскать его. Я нашел почтовое отделение, разговорил почтальона, нашел бейсбольную команду, где Келли играл, и мне дали адрес. И Келли мне много всего рассказал.

Я уделил этим историям много места в воспоминаниях, потому что не понимал тогда природы сопротивления армии, как я его понимаю теперь. Они сначала отрицали, потом обвиняли меня в преувеличениях. Потом были вынуждены начать расследование. Они привлекли 32 человека, но осудили только одного Келли, но и того содержали под домашним арестом три года, он ждал суда. Его приговорили к пожизненному заключению, поскольку там налицо было умышленное убийство десятков человек, но выпустили через три месяца и несколько дней.

По сути всем дали уйти от ответственности, и теперь я говорю, что это мы, пресса, дали им уйти. Уже позже, в 1972 году, во время работы в «Нью-Йорк Таймс», когда начался Уотергейт, мы начали осознавать, что военные совсем отбились от рук. Однако продолжали поддерживать иллюзию, что, мол, все в порядке. Вот почему мы пришли к тому, что изображаем из себя «славных победителей войны в Ираке». Разумеется, я знаю и случаи героизма, и самоотверженной службы, но там столько всего натворили, на что мы предпочитаем закрывать глаза!

Армия, разумеется, пережила скандал с Сонг Ми. Ведь убивать людей – это их профессия. И убийства гражданского населения, случаи резни продолжались. И это было в Афганистане, в Ираке.

Не надо все вешать на Америку. Такова природа любой армии и любой войны

Тут все злятся на Асада. Он уцелеет с русской помощью. И он очень жестокий диктатор, повинный во многих преступлениях. Он бомбил ан-Нусру и Исламское государство (запрещенные в РФ – прим. ред.), и гражданское население. Однако я всегда думаю: а ведь если он проиграет эту войну, то его повесят вниз головой, как Муссолини. Его жену и двоих детей повесят рядом с ним. Мы тоже воевали с немцами и японцами, и если бы мы проиграли войну, то... есть сейчас фильмы и сериалы о том, что произошло бы, если бы нацисты захватили Америку. И когда я наблюдаю войну в Сирии, то думаю, а что бы мы сами делали в их ситуации? Мы сбросили две атомные бомбы, мы сожгли Токио, вместе с британцами мы за полтора года выбомбили Германию ежедневными дневными и ночными бомбардировками их городов. И когда кто-то начинает морализаторство, то я думаю: кто ты, черт возьми, такой, чтобы судить других? Там, как и у нас, политики уверены, что самое лучшее, что может быть с их страной, – это их президентство, их власть. Рузвельт был в этом уверен. Трумэн отдавал приказ сбросить атомную бомбу, чувствуя себя абсолютно правым и праведным христианином. Я всегда думаю, что бы делали мы.

Было интересно спросить его мнение, почему информаторы выбирали именно его. Однако последний вопрос был о том, как он узнал о пытках в Абу-Грейб?

На лекциях для молодых журналистов меня всегда спрашивают, а откуда я узнаю? И я им повторяю завет Иззи Стоуна: «Ты не можешь писать, если ты ничего не читаешь». Я читал материалы ООН. Я знал, что мы разбомбили множество иракских арсеналов еще во время первой войны в Ираке. Там еще оставалось много всего. Была назначена комиссия инспекторов ООН по контролю за вооружением. Они проделали огромную работу за восемь лет и все хорошо задокументировали. Я следил за этим и сделал несколько материалов об их работе. У них, кстати, был замечательно поставлен сбор разведывательной информации, и они много знали о том, что творится внутри режима Саддама Хусейна. Американцы претендовали на эту информацию, потому что сами не могли эффективно работать в Ираке.

У представителей ООН был доступ к информации военных разных стран, включая российский спецназ, британских SAS, итальянских и германских сил специального назначения. От милости Саддама никто не хотел зависеть, и сводные силы спецназовцев на местах охраняли ученых-специалистов из комиссии. Заодно собирали информацию о происходящем. Были иракцы, работавшие в ООН. Я познакомился и с ними.

После вторжения американцы сумели арестовать командиров иракской армии. Но не всех. Несколько избежало поимки. Один из них, генерал авиации, скрывался в Ираке. У него там дочь заканчивала университет, и он не мог ее оставить. Мои друзья сумели вступить с ним в контакт. Перед Рождеством 2003 года этот генерал сумел приехать в Дамаск, и мы провели в беседах 4 дня в одной из гостиниц. В одной из встреч он рассказал мне про Абу-Грейб.

Американцы тогда начали массовые аресты потенциальных инсургентов. Родственник генерала получил из тюрьмы записку дочери: мол, отец, приди убей меня; нас тут лишили чести, и я не хочу больше жить; американцы меня опозорили, и я не смогу выйти замуж, и это ляжет пятном на весь род... Честь семьи – это большое дело на Ближнем Востоке. Я это запомнил.

Позже я узнал, что CBS имеет хороший материал с фотографиями американских солдат, применяющих сексуальные пытки, но не решается выпустить это в эфир. Мой источник в телекомпании рассказал мне об этом, и я уже знал, в чем дело. Я задействовал все связи. Скоро у меня уже был отчет генерал-майора Тони Тегубо о происходящем в Абу-Грейб с фотографиями, которых не было даже у CBS. Редактор «Нью-Йоркера» Дейвид Ремник поначалу отнесся скептически, но когда узнал, что материал по теме лежит под сукном у конкурентов, то немедленно дал добро.

Беседа подходила к концу, Херш спешил, а еще столько хотелось спросить. В книге Сеймура Херша «Репортер» есть много ответов, много такого, о чем бы не догадался спросить. Там много ценной информации о происходящем в коридорах власти и на военных базах. Однако книга является неоценимым пособием по репортерской профессии, написанным одним из лучших репортеров мира.

ТЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ НЕПРАВИЛЬНО

Вопрос: Иногда у меня возникает такое чувство: имен­но сейчас происходит прорыв, вот оно, наконец-то!

Карл: «Я никогда не был так близок к себе, как вчера вечером».

В.: Типа того.

К.: А затем ты по возможности хочешь удержать эту погруженность или близость. Это желание удержать снова разрушает ее. И все, что остается, это желание.

В.: Да, тогда я испытываю разочарование.

К.: Раз-очарование было бы концом чар. Это то, что ты, собственно говоря, ищешь: абсолютное разочаро­вание, которое позволит тебе полностью прекратить поиски. Но раз ты здесь сидишь, ты все еще очарован.

В.: Я сижу здесь, чтобы несколько ускорить дело.

К.: Каждый, кто думает, что он обретет себя скорее здесь, чем где-либо еще, заблуждается.

В.: Значит, мне не нужно сюда приходить! Тогда я мо­гу делать то, что мне хочется.

К.: Ты никогда не можешь делать то, что тебе хочется.

В.: У меня здесь другой опыт.

К.: Потому что в тебя играют. Ты - беспомощность и бессилие. Нет второго, чью судьбу ты имел бы возможность решать. Нет Бытия, которое бы имело власть над другим Бытием. Всесилие Бога - это полное бессилие. Всесилие означает быть тем, что есть.

В.: Тогда я могу усесться дома и больше вообще ничего не делать.

К.: Хорошо. Только как-нибудь сюда загляни еще раз и расскажи, как это было. И, прежде всего, получилось ли у тебя.

В.: Честно говоря, я уже попробовал. Это тяжело.

К.: Каждый пробует это, ни у кого не выходит.

В.: Невозможно ничего не делать?

К.: Можно только ничего не делать. Ты ничего не делаешь. Все происходит само!

В.: Значит, я не могу сделать ничего неправильного.

К.: Все, что ты делаешь, это именно то, что надо. Ты ничего не можешь сделать неправильно, потому что ты никогда ничего не сделал или не мог бы сделать. Это свобода! Свобода от деятеля, от некой личности, кото­рая когда-либо что-то сделала или могла бы сделать.

В.: Тогда кто делает войну?

К.: Ты! Кто же еще?

К.: Ты несешь ответственность.

В.: Но ты ведь только что сказал...

К.: Раз существуешь ты, существуют война и мир. Ты - источник того и другого. Ты отвечаешь за все, что есть.

В.: Отвечаю за все?

К.: Потому что ты есть то, что есть.

В.: Прости, ты с кем сейчас разговариваешь?

К.: Я говорю с самим собой.

В.: Слава Богу.

К.: Как всегда. Я всегда говорю с тем, что понимает, - никогда с тем, что не понимает. Разве это не самооче­видно?

К.: То, что есть всегда, это Я. Что говорит, что слушает, что молчит...

В.: Значит, я сам себя и слушаю?

К.: Ты можешь слушать только сам себя. Говорит только Я, и только Я может себя слушать.

В.: И в чем суть всего этого?

К.: В самореализации.

Из книги Новая алмазная сутра автора Раджниш Бхагван Шри

Из книги Живите без проблем: Секрет легкой жизни автора Манган Джеймс

Из книги Сила женской природы. Счастье быть женщиной автора Резник Анжелика Анатольевна

Ты можешь переписать сценарий своей жизни Еще раз хочется напомнить: что бы мы ни узнали, ни поняли о себе такого, чего не знали раньше (а в работе над собой осознание и принятие правды о себе обязательно!), – это не повод себя ругать, казнить, наказывать и обзывать разными

Из книги Мастер иррационального автора Раджниш Бхагван Шри

Глава шестая Отбрось свой ум - это все, что ты можешь сделать Однажды, когда Риндзай пришел к Хорину, Хорин сказал:- Лунный свет, падающий в море, чист и прозрачен, но глупая рыба обманывает себя.Риндзай прокомментировал эти слова:- Если лунный свет, падающий в море,

Из книги Преображение. Путевые заметки автора Калинаускас Игорь Николаевич

Из книги Жизнь в равновесии автора Дайер Уэйн

Из книги Почему с хорошими женщинами случаются плохие вещи. 50 способов выплыть, когда жизнь тянет тебя на дно автора Стивенз Дебора Коллинз

Из книги Куда бы ты ни шел - ты уже там автора Кабат-Зинн Джон

Ты не можешь остановить волны но ты можешь оседлать их Расхожая молва утверждает, что медитация - способ защититься от тягот окружающего мира и напора собственного рассудка, однако это не совсем верно. Медитация - не защита и не отрицание, а изначальный выбор

Из книги Сила воли. Руководство по управлению собой автора Виннер Келли

Из книги 100 возражений. мужчина и женщина автора Францев Евгений

ТЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ НЕПРАВИЛЬНО

Вопрос: Иногда у меня возникает такое чувство: имен­но сейчас происходит прорыв, вот оно, наконец-то!

Карл: «Я никогда не был так близок к себе, как вчера вечером».

В.: Типа того.

К.: А затем ты по возможности хочешь удержать эту погруженность или близость. Это желание удержать снова разрушает ее. И все, что остается, это желание.

В.: Да, тогда я испытываю разочарование.

К.: Раз-очарование было бы концом чар. Это то, что ты, собственно говоря, ищешь: абсолютное разочаро­вание, которое позволит тебе полностью прекратить поиски. Но раз ты здесь сидишь, ты все еще очарован.

В.: Я сижу здесь, чтобы несколько ускорить дело.

К.: Каждый, кто думает, что он обретет себя скорее здесь, чем где-либо еще, заблуждается.

В.: Значит, мне не нужно сюда приходить! Тогда я мо­гу делать то, что мне хочется.

К.: Ты никогда не можешь делать то, что тебе хочется.

В.: У меня здесь другой опыт.

К.: Потому что в тебя играют. Ты - беспомощность и бессилие. Нет второго, чью судьбу ты имел бы возможность решать. Нет Бытия, которое бы имело власть над другим Бытием. Всесилие Бога - это полное бессилие. Всесилие означает быть тем, что есть.

В.: Тогда я могу усесться дома и больше вообще ничего не делать.

К.: Хорошо. Только как-нибудь сюда загляни еще раз и расскажи, как это было. И, прежде всего, получилось ли у тебя.

В.: Честно говоря, я уже попробовал. Это тяжело.

К.: Каждый пробует это, ни у кого не выходит.

В.: Невозможно ничего не делать?

К.: Можно только ничего не делать. Ты ничего не делаешь. Все происходит само!

В.: Значит, я не могу сделать ничего неправильного.

К.: Все, что ты делаешь, это именно то, что надо. Ты ничего не можешь сделать неправильно, потому что ты никогда ничего не сделал или не мог бы сделать. Это свобода! Свобода от деятеля, от некой личности, кото­рая когда-либо что-то сделала или могла бы сделать.

В.: Тогда кто делает войну?

К.: Ты! Кто же еще?

К.: Ты несешь ответственность.

В.: Но ты ведь только что сказал...

К.: Раз существуешь ты, существуют война и мир. Ты - источник того и другого. Ты отвечаешь за все, что есть.

В.: Отвечаю за все?

К.: Потому что ты есть то, что есть.

В.: Прости, ты с кем сейчас разговариваешь?

К.: Я говорю с самим собой.

В.: Слава Богу.

К.: Как всегда. Я всегда говорю с тем, что понимает, - никогда с тем, что не понимает. Разве это не самооче­видно?

К.: То, что есть всегда, это Я. Что говорит, что слушает, что молчит...

В.: Значит, я сам себя и слушаю?

К.: Ты можешь слушать только сам себя. Говорит только Я, и только Я может себя слушать.

В.: И в чем суть всего этого?

К.: В самореализации.

Вопрос: Иногда у меня возникает такое чувство: имен­но сейчас происходит прорыв, вот оно, наконец-то!

Карл: «Я никогда не был так близок к себе, как вчера вечером».

В.: Типа того.

К.: А затем ты по возможности хочешь удержать эту погруженность или близость. Это желание удержать снова разрушает ее. И все, что остается, это желание.

В.: Да, тогда я испытываю разочарование.

К.: Раз-очарование было бы концом чар. Это то, что ты, собственно говоря, ищешь: абсолютное разочаро­вание, которое позволит тебе полностью прекратить поиски. Но раз ты здесь сидишь, ты все еще очарован.

В.: Я сижу здесь, чтобы несколько ускорить дело.

К.: Каждый, кто думает, что он обретет себя скорее здесь, чем где-либо еще, заблуждается.

В.: Значит, мне не нужно сюда приходить! Тогда я мо­гу делать то, что мне хочется.

К.: Ты никогда не можешь делать то, что тебе хочется.

В.: У меня здесь другой опыт.

К.: Потому что в тебя играют. Ты - беспомощность и бессилие. Нет второго, чью судьбу ты имел бы возможность решать. Нет Бытия, которое бы имело власть над другим Бытием. Всесилие Бога - это полное бессилие. Всесилие означает быть тем, что есть.

В.: Тогда я могу усесться дома и больше вообще ниче­го не делать.

К.: Хорошо. Только как-нибудь сюда загляни еще раз и расскажи, как это было. И, прежде всего, получилось ли у тебя.

В.: Честно говоря, я уже попробовал. Это тяжело.

К.: Каждый пробует это, ни у кого не выходит.

В.: Невозможно ничего не делать?

К.: Можно только ничего не делать. Ты ничего не дела­ешь. Все происходит само!

В.: Значит, я не могу сделать ничего неправильного.

К.: Все, что ты делаешь, это именно то, что надо. Ты ничего не можешь сделать неправильно, потому что ты никогда ничего не сделал или не мог бы сделать. Это свобода! Свобода от деятеля, от некой личности, кото­рая когда-либо что-то сделала или могла бы сделать.

В.: Тогда кто делает войну?

К.: Ты! Кто же еще?

К.: Ты несешь ответственность.

В.: Но ты ведь только что сказал...

К.: Раз существуешь ты, существуют война и мир. Ты - источник того и другого. Ты отвечаешь за все, что есть.

В.: Отвечаю за все?

К.: Потому что ты есть то, что есть.

В.: Прости, ты с кем сейчас разговариваешь?

К.: Я говорю с самим собой.

В.: Слава Богу.

К.: Как всегда. Я всегда говорю с тем, что понимает, - никогда с тем, что не понимает. Разве это не самооче­видно?

К.: То, что есть всегда, это Я. Что говорит, что слушает, что молчит...

В.: Значит, я сам себя и слушаю?

К.: Ты можешь слушать только сам себя. Говорит толь­ко Я, и только Я может себя слушать.

В.: И в чем суть всего этого?

К.: В самореализации.

ЧТО Я МОГУ РЕШИТЬ?

Вопрос Я могу принять решение быть осознанным?

Карл: Это не решение. Это простое пробуждение. По­добно тому, как ты просыпаешься в постели утром. Ты не можешь решить, проснуться тебе или нет. Это ре­шено в момент просыпания. Совершенно спонтанно, естественно, без единой мысли. Тебе знакомо это со­стояние: из глубокого сна - бац, в осознанность! Именно так возникло все Бытие До этого не было ни идеи, ни желания пробуждения. Оно просто пробуди­лось. И из первого пробуждения возник Большой Взрыв. Это не было чьим-то решением. Никакие ре­шения вообще никогда не принимались.

В.: Но ведь «я» принимает решение быть вниматель­ным или сосредоточить внимание. К,: Это тоже не решение. Это в любом случае Милость. Когда Осознанность осознает саму себя, это не обус­ловленное «я», которое решает быть несколько более внимательным. Ты можешь сидеть тысячу лет и при­нимать решение об осознанности - этого не произой­дет. Возможно, ты уже прошел этот этап.

В.: Надеюсь.

К.: Или он у тебя впереди. В любом случае от тебя это не зависит. От тебя не зависит ничего, от этого «я», ко­торое считает себя принимающим решения. Всякая идея - это спонтанная идея. Всякое кажущееся реше­ние приходит из Ничто. Совершенно неожиданно, из великого запредельного. У него нет направления. Ни­что не имеет направлении.

В.: Это звучит безнадежно.

К,: Это ни безнадежно, ни обнадеживающе. И то, и другое послужило бы тому, кто бы хотел или имел воз­можность надеяться. Безнадежный или надеющийся существует лишь до тех пор, пока эта идея кажется те­бе реальной. Только в этом случае возникают эти вопросы. Корневой является идея, что ты существуешь в качестве «я». А ты хочешь оказаться в Недвижимости, где всех этих идей не существует.

В.: Да, я хочу этого. Так я решил.

К.: Ты когда-нибудь вносил свой вклад во что-нибудь?

В»: Ну, полагаю, что да.

К.: Просто обрати внимание, что это всегда происхо­дило само собой. Это всегда срабатывало само и не нуждалось в твоем решении. Страх того, что без твоего решения ничего не смогло бы продолжаться, - всего лишь идея.

В.: А страх того, что в случае неправильного решения меня не станет?

К.: Это страх смерти. Oн появляется, когда ты понима­ешь, что у тебя нет свободы воли и нет контроля. Тог­да «я» сопротивляется, потому что оно думает, что ему есть что терять. Не только свое решение, но и свою жизнь. Этот страх будет присутствовать, да. Он отно­сится к борьбе за выживание определенной функции. Мяч продолжает катиться и боится быть неподвиж­ным. Он катится, у него нет контроля, но у него есть страх. Может быть, он перестанет быть мячом, когда прекратится движение.

В.: Я все еще буду существовать, когда движение закончится?

К.: Когда роль сыграна заканчивается «я». «Я» сколо­чено из истории личностных действий. То, что эта ис­тория может остановиться, будит страх.

В.: Ну так и что происходит: когда история останавли­вается?

К.: Все идет точно так же, как и до этого, только без твоего представления о делании чего-либо. Без пред­ставления о желании, о воле, контроле, свободе, воз­можности принятия решений. Без мыслей личностной истории.

В.: Все продолжается без моей персоны?

К.: Да, так же, как и сейчас. Сейчас есть история? Ви­дишь, что происходит! Посмотри просто, меняется ли что-то благодаря твоему решению. Принимаешь ли ты вообще какое-то решение или формулируешь желание и пускаешь в оборот. И подчинялось ли когда-нибудь вообще что-то твоему контролю.

В.: Я хочу поднять руку - пожалуйста: я поднимаю руку.

К.: Стимулируется нерв, рука поднимается, а «я» уже тут как тут и доказывает: «Это было моим решением!» Понаблюдай мысленно за этим: «я» всегда появляется после. Действие происходит само по себе, каждая идея возникает сама по себе, каждая мысль. Но затем приходит суперидея под названием «я», которая переиначивает все происходящее в собственную историю. Вот и все. Больше ничего. Мысль под названием «я» при­ходит несколько позднее, объявляет действие своей собственностью и выражается так: «Моя воля, моя ошибка, мое тело, моя жизнь, моя смерть».

В.: Пожалуй, я начинаю понимать.

К.: Ты понимаешь? Тогда понаблюдай за своим пони­манием! Присмотрись, когда вступает это «мое».

В.: Мое решение - на мое решение, мое желание - не мое желание?

К.: Просто осознавай. Смотри, откуда приходит жела­ние. Ты можешь желать для себя желать? Или же жела­ние приходит из самого себя - как энергия, которая раскрывается, как цветок, который расцветает без причины или смысла? Желание приходит и уходит са­мо по себе.

В.: В любом случае, когда оно осуществляется.

К.: Не из-за осуществления. Первичное желание, же­лание позади всех желаний - это желание самопозна­ния. И это желание никогда не осуществится.

В.: Значит, мне стоит забыть и его тоже?

К.: Надежды на то, что ты когда-нибудь познаешь са­мого себя, нет. Желание самопознания возникает по­следним, когда все остальные желания пришли и уш­ли, не дав тебе выиграть от этого хоть что-нибудь. За­тем возникает желание самопознания, потому что те­перь тебе пришла идея, что, обретя себя, ты сможешь обрести счастье и покой.

В.: Это неправильно?

К.: Просто обретать нечего. Нечего познавать или peaлизовывать. Желание самопознания возникает и снова должно исчезнуть - в отказе от поиска. Но с прекра­щением поиска становится тихо.

В.: Значит, мне нужно немедленно прекратить искать.

К.: Понятное дело, если дальше ничего нет! Ноты не можешь принять решения в пользу этого. Впрочем, против тоже не можешь. И самое замечательное: тебе и не нужно ничего решать. Тебе даже не нужно желать этого. Поиск, а значит и желание, не может исчезнуть по желанию. Последнее желание может прекратиться только когда отсутствие желаний осознает само себя. Ты желаешь, хочешь и якобы решаешь, и контролиру­ешь свои успехи, и напрягаешься, а затем - пф-ф-ф или бух - уже не важно, благодаря какому происшест­вию это отпускает.

В.: Отпускает, и меня больше нет?

К.: Да, даже почти жалко. Ведь ты построил такие ин­тересные отношения с самим собой.