«Персидские письма» («Lettres persanes») — роман в письмах Шарля Луи де Монтескье, французского писателя-просветителя. Роман завершен в 1721 г. и тогда же впервые анонимно опубликован в Амстердаме. Потомственный дворянин, унаследовавший от деда должность председателя городского парламента, Монтескье в 1717-1721 гг. занимался научными исследованиями в Академии г. Бордо, свободное время уделяя созданию своего эпистолярного произведения.
«Персидские письма» — первое художественное произведение Монтескье, в котором отражены социально-философские воззрения автора, в дальнейшем использовавшего для их изложения форму трактата. Роман стал этапом в формировании просветительской идеологии, наиболее полно и цельно выраженной в трактате «О духе законов» (1748 г.), ставшего плодом многолетней работы писателя-ученого.
В «Персидских письмах» Монтескье обращается к восточной тематике, вошедшей в моду во Франции начала XVIII в. благодаря многолетней (1704—1717 гг.) публикации перевода «Тысячи и одной ночи». Тогда же появляются и окрашенные восточным колоритом произведения современных ему авторов («Путевые заметки» Таверни и Шардена, 1711 г; «Серьезные и комические развлечения сиамца в Париже» Дюффени, 1707 г. и др.).
Эпистолярный роман Монтескье состоит из 161 письма; переписка ведется между двумя персами, отправившимися в Париж: богатым, но впавшим в немилость Узбеком, его спутником Рика и их соотечественниками в Европе и на родине. Письма из Персии полны азиатской экзотики, они обрисовывают бесчеловечный, жестокий, полный склок и интриг мир гарема, представляющийся европейцу воплощением дикости и варварства. Страстные признания многочисленных жен Узбека, трагедия одной из них — Роксаны — и доносы главного евнуха о беспорядках в гареме наводили современников на размышления об исторической бесперспективности деспотии как формы правления.
Большая часть писем (с 24 по 147) посвящена описанию парижской жизни 1711—1720 гг., увиденной «со стороны», глазами иностранцев, носителей иных обычаев, другой культуры. Такой литературный прием позволял Монтескье насытить «Письма» забавными сценками и комическими недоразумениями, приписав персам свои собственные взгляды на ряд острых, животрепещущих проблем и философских вопросов. «Диким» выходцам с Востока кажутся нелепыми и странными нравы «цивилизованного» Парижа, и автор заставляет их подвергать критическому анализу образ жизни аристократии и простонародья, общественные институты: армию, законы, церковь. Персы затрагивают в своих письмах темы развода и рабства в колониях, всевластия папы римского и нравственности крестьян, их тревожит сокращение населения Франции, они мечтают о справедливом обществе с процветающей экономикой и довольным народом, во главе с просвещенным, заботящемся о своих подданных монархом.
Широкий круг поставленных Монтескье в этой книге проблем, глубина их социально-критического и общефилософского постижения выводят «Персидские письма» далеко за рамки нравоописательного романа (Лесаж и др.), характерного для первой половины XVIII в.; в литературном произведении автор впервые предпринимает попытку постижения «природы вещей», выявления объективных закономерностей развития путем противопоставления и сравнения культур Запада и Востока. Многие идеи Монтескье впоследствии были развиты Вольтером, Дидро и другими французскими просветителями.
«Персидские письма» Монтескье имеют и самостоятельное литературное значение, их автор придал совершенство эпистолярному жанру и способствовал его распространению; изящные, пронизанные живой иронией послания персов стали образцом стиля: под их воздействием созданы такие значительные произведения, как «Опасные связи» Шодерло де Лакло и «Новая Элоиза» Ж.-Ж. Руссо. «Письма» внесли вклад и в развитие французской эротической литературы: откровенность сладострастных писем из гарема служила доводом зашиты на процессе, возбужденном против Флобера в 1857 г., когда автору «Мадам Бовари» были предъявлены обвинения в порнографии.
Несмотря на обилие критических работ, посвященных этому произведению, западные исследователи до сих пор не дали однозначного ответа на вопрос о том, что именно имел в виду Монтескье под «секретной цепью», якобы связывающей разрозненные послания в единое целое; будущим исследователям творчества писателя-просветителя предстоит разрешить эту немаловажную проблему.
В книге описывается период от 1711 до 1720 года. Произведение полно остроумия и иронии описания жизни персидских гаремов. В произведении автор затронул проблемы внешней и внутренней политики, религию. Автор был против сумасбродного и бездарного правления короля Людовика XIV.
Главные персонажи романа Рика и Узбек уехали из родных краев и начали путешествовать. Во время странствий они вели переписку с друзьями. В одном из писем Узбек написал причину отъезда. С детства его устроили в королевском дворе. За счет искренности и правоты Узбеку пришлось уйти из королевского дворца. В Испагани он работал в гареме шаха, где жили самые красивые женщины мира.
Путешествие друзей началось в Эрзеруме. Далее они поехали в Смирну и Токату. На тот период турецкая империя почти разваливалась. Паши страны устраивались на службу при помощи взяток. Они же грабили людей в провинциях. Среди городов только Смирну можно посчитать богатым и экономически развитым городом. Город начал развиваться после переезда европейцев. В письмах Узбек полностью описал турецкую империю.
Между этим Узбек работал в гареме шаха. В гареме случилась неприятность. Одну из наложниц Заши нашли наедине с евнухом, который заплатил за вероломство своей жизнью. Черные и белые евнухи считались самыми низшими рабами. Все женщины жили в серали и не выходили на улицу. Узбек рассказал про обычаи восточного народа своему другу из Франции. На что друг сказал, что все азиаты должны жить по правилам и при этом выполнять свои обязанности. С такими предубеждениями Узбек никак не был согласен. Он считал традиций и правила священными. Рика стал наблюдать за поведением парижанок и рассказал о своих мыслях Иббену. По словам Рика женская красота считается страшной силой, перед которой никто не может устоять.
Во время странствий Рика стал замечать, что его нрав стал как у европейцев. Поскольку он узнал больше о женщинах всего за месяц, чем за 30 лет в серале. Рика поделился впечатлениями с Узбеком. По сделанным наблюдениям Рика, французы не обладали таким качеством как притворство. Люди из Персии обладали однообразным характером. Французы были открытыми и всегда умели слушать друг друга.
После сделанных наблюдений, Узбек стал рассуждать о проблемах государственного правления. Поскольку страны Европы придерживались другой формы управления. Размышления привели путешественников к тому, что разумный способ правления каждая страна выбирает по отдельности. Жесткие правила и наказания не способствуют повиновению законодательству.
Страны Европы придерживались монархического правления. История происхождения страны была описана в письмах Узбека. Данная форма правления не используется азиатскими странами. Свобода присуща европейскому народу, а рабство основали азиатские государства.
В последних письмах Узбек не стал писать про свои разочарования после путешествия по всей Франции. Путешественник заметил, что французы обладают великодушием, которое со временем растлилось. В сердцах народа Франции есть жажда богатства. Французы пытались разбогатеть честным и нечестным способом. Во время работы во дворце шаха Заши Узбек потерял супругу. Перед ее смертью он прочитал ее письмо, где она призналась, что не хотела жить в неволе.
Картинка или рисунок Монтескье - Персидские письма
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Сорока-воровка Герцен
Повесть Сорока-воровка начинается с разговора трех молодых людей о театре и о роли женщин в нем. Но это только кажется, что они говорят о театре, на самом же деле разговор о традициях, о женщинах и укладах семьи в разных странах
Мальчик Дениска услышал фразу «Тайное становится явным» и поинтересовался у мамы ее значением. Мама объяснила, что рано или поздно любой обман будет раскрыт и обманщик понесет наказание.
Действие романа охватывает 1711-1720 гг. Эпистолярная форма произведения и добавочный пикантный материал из жизни персидских гаремов, своеобразное построение с экзотическими подробностями, полные яркого остроумия и язвительной иронии описания, меткие характеристики дали возможность автору заинтересовать самую разнообразную публику до придворных кругов включительно. При жизни автора «Персидские письма» выдержали 12 изданий. В романе решаются проблемы государственного устройства, вопросы внутренней и внешней политики, вопросы религии, веротерпимости, ведется решительный и смелый обстрел самодержавного правления и, в частности, бездарного и сумасбродного царствования Людовика XIV. Стрелы попадают и в Ватикан, осмеиваются монахи, министры, все общество в целом. Узбек и Рика, главные герои, персияне, чья любознательность заставила их покинуть родину и отправиться в путешествие, ведут регулярную переписку как со своими друзьями, так и между собой. Узбек в одном из писем к другу раскрывает истинную причину своего отъезда. Он был в юности представлен ко двору, но это не испортило его. Разоблачая порок, проповедуя истину и сохраняя искренность, он наживает себе немало врагов и решает оставить двор. Под благовидным предлогом (изучение западных наук) с согласия шаха Узбек покидает отечество. Там, в Испагани, ему принадлежал сераль (дворец) с гаремом, в котором находились самые прекрасные женшины Персии. Друзья начинают свое путешествие с Эрзерума, далее их путь лежит в Токату и Смирну - земли, подвластные туркам. Турецкая империя доживает в ту пору последние годы своего величия. Паши, которые только за деньги получают свои должности, приезжают в провинции и грабят их как завоеванные страны, солдаты подчиняются исключительно их капризам. Города обезлюдели, деревни опустошены, земледелие и торговля в полном упадке. В то время как европейские народы совершенствуются с каждым днем, они коснеют в своем первобытном невежестве. На всех обширных просторах страны только Смирну можно рассматривать как город богатый и сильный, но его делают таким европейцы. Заключая описание Турции своему другу Рустану, Узбек пишет: «Эта империя, не пройдет и двух веков, станет театром триумфов какого-нибудь завоевателя». После сорокадневного плавания наши герои попадают в Ливорно, один из цветущих городов Италии. Увиденный впервые христианский город - великое зрелище для магометанина. Разница в строениях, одежде, главных обычаях, даже в малейшей безделице находится что-нибудь необычайное. Женщины пользуются здесь большей свободой: они носят только одну вуаль (персиянки - четыре), в любой день вольны выходить на улицу в сопровождении каких-нибудь старух, их зятья, дяди, племянники могут смотреть на них, и мужья почти никогда на это не обижаются. Вскоре путешественники устремляются в Париж, столицу европейской империи. Рика после месяца столичной жизни поделится впечатлениями со своим другом Иббеном. Париж, пишет он, так же велик, как Испагань, «дома в нем так высоки, что молено поклясться, что в них живут одни только астрологи». Темп жизни в городе совсем другой; парижане бегут, летят, они упали бы в обморок от медленных повозок Азии, от мерного шага верблюдов. Восточный же человек совершенно не приспособлен для этой беготни. Французы очень любят театр, комедию - искусства, незнакомые азиатам, так как по природе своей те более серьезны. Эта серьезность жителей Востока происходит оттого, что они мало общаются между собой: они видят друг друга только тогда, когда их к этому вынуждает церемониал, им почти неведома дружба, составляющая здесь усладу жизни; они сидят по домам, так что каждая семья изолирована. Мужчины в Персии не обладают живостью французов, в них не видно духовной свободы и довольства, которые во Франции свойственны всем сословиям. Меж тем из гарема Узбека приходят тревожные вести. Одну из жен, Заши, застали наедине с белым евнухом, который тут же, по приказу Узбека, заплатил за вероломство и неверность головою. Белые и черные евнухи (белых евнухов не разрешается допускать в комнаты гарема) - низкие рабы, слепо исполняющие все желания женшин и в то же время заставляющие их беспрекословно повиноваться законам сераля. Женщины ведут размеренный образ жизни: они не играют в карты, не проводят бессонных ночей, не пьют вина и почти никогда не выходят на воздух, так как сераль не приспособлен для удовольствий, в нем все пропитано подчинением и долгом. Узбек, рассказывая об этих обычаях знакомому французу, слышит в ответ, что азиаты принуждены жить с рабами, сердце и ум которых всегда ощущают приниженность их положения. Чего можно ожидать от человека, вся честь которого состоит в том, чтобы сторожить жен другого, и который гордится самой гнусной должностью, какая только существует у людей. Раб соглашается переносить тиранию более сильного пола, лишь бы иметь возможность доводить до отчаяния более слабый. «Это больше всего отталкивает меня в ваших нравах, освободитесь же, наконец, от предрассудков», - заключает француз. Но Узбек непоколебим и считает традиции священными. Рика, в свою очередь, наблюдая за парижанками, в одном из писем к Иббену рассуждает о женской свободе и склоняется к мысли о том, что власть женщины естественна: это власть красоты, которой ничто не может сопротивляться, и тираническая власть мужчины не во всех странах распространяется на женщин, а власть красоты универсальна. Рика заметит о себе: «Мой ум незаметно теряет то, что ещё осталось в нем азиатского, и без усилий приноравливается к европейским нравам; я узнал женщин только с тех пор, как я здесь: я в один месяц изучил их больше, чем удалось бы мне в серале в течение тридцати лет». Рика, делясь с Узбеком своими впечатлениями об особенностях французов, отмечает также, что в отличие от их соотечественников, у которых все характеры однообразны, так как они вымучены («совершенно не видишь, каковы люди на самом деле, а видишь их только такими, какими их заставляют быть»), во Франции притворство - искусство неизвестное. Все разговаривают, все видятся друг с другом, все слушают друг друга, сердце открыто так же, как и лицо. Игривость - одна из черт национального характера Узбек рассуждает о проблемах государственного устройства, ибо, находясь в Европе, он перевидал много разных форм правления, и здесь не так, как в Азии, где политические правила повсюду одни и те же. Размышляя над тем, какое правление наиболее разумно, он приходит к выводу, что совершенным является то, которое достигает своих целей с наименьшими издержками: если при мягком правлении народ бывает столь же послушен, как при строгом, то следует предпочесть первое. Более или менее жестокие наказания, налагаемые государством, не содействуют большему повиновению законам. Последних так же боятся в тех странах, где наказания умеренны, как и в тех, где они тираничны и ужасны. Воображение само собою приспосабливается к нравам данной страны: восьмидневное тюремное заключение или небольшой штраф так же действуют на европейца, воспитанного в стране с мягким правлением, как потеря руки на азиата. Большинство европейских правительств - монархические. Это состояние насильственное, и оно вскорости перерождается либо в деспотию, либо в республику. История и происхождение республик подробно освещены в одном из писем Узбека. Большей части азиатов неведома эта форма правления. Становление республик происходило в Европе, что же касается Азии и Африки, то они всегда были угнетаемы деспотизмом, за исключением нескольких малоазиатских городов и республики Карфагена в Африке. Свобода создана, по-видимому, для европейских народов, а рабство - для азиатских. Узбек в одном из своих последних писем не скрывает разочарования от путешествия по Франции. Он увидел народ, великодушный по природе, но постепенно развратившийся. Во всех сердцах зародилась неутолимая жажда богатства и цель разбогатеть путем не честного труда, а разорения государя, государства и сограждан. Духовенство не останавливается перед сделками, разоряющими его доверчивую паству. Итак, мы видим, что, по мере того как затягивается пребывание наших героев в Европе, нравы этой части света начинают им представляться менее удивительными и странными, а поражаются они этой удивительности и странности в большей или меньшей степени в зависимости от различия их характеров. С другой стороны, по мере того, как затягивается отсутствие Узбека в гареме, усиливается беспорядок в азиатском серале. Узбек крайне обеспокоен происходящим в его дворце, так как начальник евнухов докладывает ему о немыслимых творящихся там вещах. Зели, отправляясь в мечеть, сбрасывает покрывало и появляется перед народом. Заши находят в постели с одной из её рабынь - а это строго запрещено законами. Вечером в саду сераля был обнаружен юноша, более того, восемь дней жены провели в деревне, на одной из самых уединенных дач, вместе с двумя мужчинами. Вскоре Узбек узнает разгадку. Роксана, его любимая жена, пишет предсмертное письмо, в котором признается, что обманула мужа, подкупив евнухов, и, насмеявшись над ревностью Узбека, превратила отвратительный сераль в место для наслаждений и удовольствия. Её возлюбленного, единственного человека, привязывавшего Роксану к жизни, не стало, поэтому, приняв яд, она следует за ним. Обращая свои последние в жизни слова к мужу, Роксана признается в своей ненависти к нему. Непокорная, гордая женщина пишет: «Нет, я могла жить в неволе, но всегда была свободна: я заменила твои законы законами природы, и ум мой всегда сохранял независимость». Предсмертное письмо Роксаны Узбеку в Париж завершает повествование.
Монтескье Шарль Луи
Персидские письма
Предисловие
Я не предпосылаю этой книге посвящения и не прошу для нее покровительства: если она хороша, ее будут читать, а если плоха, то мне мало дела до того, что у нее не найдется читателей.
Я отобрал эти письма, чтобы испытать вкус публики: у меня в портфеле есть много и других, которые я мог бы предложить ей впоследствии.
Однако я это сделаю только при условии, что останусь неизвестным, а с той минуты, как мое имя откроется, я умолкну. Мне знакома одна женщина, которая отличается довольно твердой походкой, но хромает, как только на нее посмотрят. У самого произведения достаточно изъянов; зачем же предоставлять критике еще и недостатки собственной моей особы? Если узнают, кто я, станут говорить: «Книга не соответствует его характеру; ему следовало бы употреблять время на что-нибудь лучшее; это недостойно серьезного человека». Критики никогда не упускают случая высказать подобные соображения, потому что их можно высказывать, не напрягая ума.
Персияне, которыми написаны эти письма, жили в одном со мной доме; мы вместе проводили время. Они считали меня человеком другого мира и поэтому ничего от меня не скрывали. Действительно, люди, занесенные из такого далека, не могли уже иметь тайн. Они сообщали мне большую часть своих писем; я их списывал. Мне попалось даже несколько таких, с которыми персияне остереглись бы познакомить меня: до такой степени эти письма убийственны для персидского тщеславия и ревности.
Я исполняю, следовательно, только обязанности переводчика: все мои старания были направлены на то, чтобы приспособить это произведение к нашим нравам. Я по возможности облегчил читателям азиатский язык и избавил их от бесчисленных высокопарных выражений, которые до крайности наскучили бы им.
Но это еще не все, что я для них сделал. Я сократил пространные приветствия, на которые восточные люди тороваты не меньше нашего, и опустил бесконечное число мелочей, которым так трудно выдержать дневной свет и которым всегда следует оставаться личным делом двух друзей.
Меня очень удивляло то обстоятельство, что эти персияне иной раз бывали осведомлены не меньше меня в нравах и обычаях нашего народа, вплоть до самых тонких обстоятельств, они подмечали такие вещи, которые - я уверен ускользнули от многих немцев, путешествовавших по Франции. Я приписываю это их долгому пребыванию у нас, не считая уж того, что азиату легче в один год усвоить нравы французов, чем французу в четыре года усвоить нравы азиатов, ибо одни настолько же откровенны, насколько другие замкнуты.
Обычай позволяет всякому переводчику и даже самому варварскому комментатору украшать начало своего перевода или толкования панегириком оригиналу: отметить его полезность, достоинства и превосходные качества. Я этого не сделал: о причинах легко догадаться. А самая уважительная из них та, что это было бы чем-то весьма скучным, помещенным в месте, уже самом по себе очень скучном: я хочу сказать - в предисловии.
ПИСЬМО I. Узбек к своему другу Рустану в Испагань
Мы пробыли в Коме{1} только один день. Помолившись у гробницы девы{2}, давшей миру двенадцать пророков, мы вновь пустились в путь и вчера, на двадцать пятый день после нашего отъезда из Испагани, прибыли в Тавриз{3}.
Мы с Рикой, пожалуй, первые из персиян, которые любознательности ради покинули отечество и, предавшись прилежным поискам мудрости, отказались от радостей безмятежной жизни.
Мы родились в цветущем царстве, но мы не верили, что его пределы в то же время пределы наших знаний и что свет Востока один только и должен нам светить.
Сообщи мне, что говорят о нашем путешествии; не льсти мне: я и не рассчитываю на общее одобрение. Посылай письма в Эрзерум{4}, где я пробуду некоторое время.
Прощай, любезный Рустан; будь уверен, что, в каком бы уголке света я ни очутился, я останусь твоим верным другом.
Из Тавриза, месяца Сафара{5} 15-го дня, 1711 года
ПИСЬМО II. Узбек к главному черному евнуху в свой сераль в Испагани
Ты верный страж прекраснейших женщин Персии; тебе я доверил то, что у меня есть самого дорогого на свете; в твоих руках ключи от заветных дверей, которые отворяются только для меня. В то время как ты стережешь это бесконечно любезное моему сердцу сокровище, оно покоится и наслаждается полной безопасностью. Ты охраняешь его в ночной тиши и в дневной сутолоке; твои неустанные заботы поддерживают добродетель, когда она колеблется. Если бы женщины, которых ты стережешь, вздумали нарушить свои обязанности, ты бы отнял у них всякую надежду на это; ты бич порока и столп верности.
Ты повелеваешь ими и им повинуешься; ты слепо исполняешь все их желания и столь же беспрекословно подчиняешь их самих законам сераля. Ты гордишься возможностью оказывать им самые унизительные услуги; ты с почтением и страхом подчиняешься их законным распоряжениям; ты служишь им, как раб их рабов. Но когда возникают опасения, что могут пошатнуться законы стыда и скромности, власть возвращается к тебе и ты повелеваешь ими, словно я сам.
Помни всегда, из какого ничтожества - когда ты был последним из моих рабов - вывел я тебя, чтобы возвести на эту должность и доверить тебе усладу моего сердца. Соблюдай глубокое смирение перед теми, кто разделяет мою любовь, но в то же время давай им чувствовать их крайнюю зависимость. Доставляй им всевозможные невинные удовольствия; усыпляй их тревогу; забавляй их музыкой, плясками, восхитительными напитками; увещевай их почаще собираться вместе. Если они захотят поехать на дачу, можешь повезти их туда, но прикажи хватать всех мужчин, которые предстанут перед ними по пути. Призывай их к чистоплотности - этому образу душевной чистоты. Говори с ними иногда обо мне. Мне хотелось бы снова увидеть их в том очаровательном месте, которое они украшают собою. Прощай.
Из Тавриза, месяца Сафара 18-го дня, 1711 года
ПИСЬМО III. Зашли к Узбеку в Тавриз
Мы приказали начальнику евнухов отвезти нас на дачу; он подтвердит тебе, что с нами не случилось никаких происшествий. Когда нам пришлось переправляться через реку и выйти из носилок, мы, по обычаю, пересели в ящики; двое рабов перенесли нас на плечах, и мы избегли чьих бы то ни было взоров.
Как могла бы я жить, дорогой Узбек, в твоем испаганском серале, в тех местах, которые, непрестанно вызывая в моей памяти прошедшие наслаждения, каждый день с новой силой возбуждали мои желания? Я бродила из покоя в покой, всюду ища тебя и нигде не находя, но всюду встречая жестокое воспоминание о прошлом счастье. То оказывалась я в горнице, где в первый раз в жизни приняла тебя в свои объятия, то в той, где ты решил жаркий спор, загоревшийся между твоими женами: каждая из нас притязала быть красивее других. Мы предстали пред тобой, надев все украшения и драгоценности, какие только могло придумать воображение. Ты с удовольствием взирал на чудеса нашего искусства; ты радовался, видя, как увлекает нас неуемное желание понравиться тебе. Но вскоре ты пожелал, чтобы эти заимствованные чары уступили место прелестям более естественным; ты разрушил все наше творение. Нам пришлось снять украшения, уже докучавшие тебе; пришлось предстать перед тобою в природной простоте. Я откинула всякую стыдливость: я думала только о своем торжестве. Счастливец Узбек! Сколько прелестей представилось твоим очам! Мы видели, как долго переходил ты от восторга к восторгу: твоя душа колебалась и долго ни на чем не могла остановиться; каждая новая прелесть требовала от тебя дани: в один миг мы все были покрыты твоими поцелуями; ты бросал любопытные взгляды на места самые сокровенные; ты заставлял нас принимать одно за другим тысячу различных положений; ты без конца отдавал новые распоряжения, и мы без конца повиновались. Признаюсь, Узбек: желание понравиться тебе подсказывалось мне страстью еще более живой, чем честолюбие. Я понимала, что незаметно становлюсь владычицей твоего сердца; ты завладел мною; ты меня покинул; ты вернулся ко мне, и я сумела тебя удержать: полное торжество выпало на мою долю, а уделом моих соперниц стало отчаяние. Нам с тобою показалось, что мы одни на свете; окружающее было недостойно занимать нас. О! Зачем небу не угодно было, чтобы мои соперницы нашли в себе мужество быть простыми свидетельницами пылких выражений любви, которые я получила от тебя! Если бы они видели изъявления моей страсти, они почувствовали бы разницу между их любовью и моей: они бы убедились, что если и могли соперничать со мною в прелестях, то никак не могли бы состязаться в чувствительности...
Шарль Луи Монтескье
Персидские письма
Из "Персидских писем" Ш.Л.Монтескье читатель узнает о дворцовых интригах, царящих в восточных империях и в Париже. Персы, странствующие по "варварским землям" Европы, описывают быт европейской жизни: все имеют любовников и любовниц, играют однажды взятые на себя роли, заглядывают в клубы, суетятся, интригуют. "...Если мы окажемся в качестве любовников..." заверяют перса Рику его собеседники-французы.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я не предпосылаю этой книге посвящения и не прошу для нее покровительства: если она хороша, ее будут читать, а если плоха, то мне мало дела до того, что у нее не найдется читателей.
Я отобрал эти письма, чтобы испытать вкус публики: у меня в портфеле есть много и других, которые я мог бы предложить ей впоследствии.
Однако я это сделаю только при условии, что останусь неизвестным, а с той минуты, как мое имя откроется, я умолкну. Мне знакома одна женщина, которая отличается довольно твердой походкой, но хромает, как только на нее посмотрят. У самого произведения достаточно изъянов; зачем же предоставлять критике еще и недостатки собственной моей особы? Если узнают, кто я, станут говорить: "Книга не соответствует его характеру; ему следовало бы употреблять время на что-нибудь лучшее; это недостойно серьезного человека". Критики никогда не упускают случая высказать подобные соображения, потому что их можно высказывать, не напрягая ума.
Персияне, которыми написаны эти письма, жили в одном со мной доме; мы вместе проводили время. Они считали меня человеком другого мира и поэтому ничего от меня не скрывали. Действительно, люди, занесенные из такого далека, не могли уже иметь тайн. Они сообщали мне большую часть своих писем; я их списывал. Мне попалось даже несколько таких, с которыми персияне остереглись бы познакомить меня: до такой степени эти письма убийственны для персидского тщеславия и ревности.
Я исполняю, следовательно, только обязанности переводчика: все мои старания были направлены на то, чтобы приспособить это произведение к нашим нравам. Я по возможности облегчил читателям азиатский язык и избавил их от бесчисленных высокопарных выражений, которые до крайности наскучили бы им.
Но это еще не все, что я для них сделал. Я сократил пространные приветствия, на которые восточные люди тороваты не меньше нашего, и опустил бесконечное число мелочей, которым так трудно выдержать дневной свет и которым всегда следует оставаться личным делом двух друзей.
Меня очень удивляло то обстоятельство, что эти персияне иной раз бывали осведомлены не меньше меня в нравах и обычаях нашего народа, вплоть до самых тонких обстоятельств, они подмечали такие вещи, которые - я уверен ускользнули от многих немцев, путешествовавших по Франции. Я приписываю это их долгому пребыванию у нас, не считая уж того, что азиату легче в один год усвоить нравы французов, чем французу в четыре года усвоить нравы азиатов, ибо одни настолько же откровенны, насколько другие замкнуты.
Обычай позволяет всякому переводчику и даже самому варварскому комментатору украшать начало своего перевода или толкования панегириком оригиналу: отметить его полезность, достоинства и превосходные качества. Я этого не сделал: о причинах легко догадаться. А самая уважительная из них та, что это было бы чем-то весьма скучным, помещенным в месте, уже самом по себе очень скучном: я хочу сказать - в предисловии.
ПИСЬМО I. Узбек к своему другу Рустану в Испагань
Мы пробыли в Коме{211} только один день. Помолившись у гробницы девы{211}, давшей миру двенадцать пророков, мы вновь пустились в путь и вчера, на двадцать пятый день после нашего отъезда из Испагани, прибыли в Тавриз{211}.
Мы с Рикой, пожалуй, первые из персиян, которые любознательности ради покинули отечество и, предавшись прилежным поискам мудрости, отказались от радостей безмятежной жизни.
Мы родились в цветущем царстве, но мы не верили, что его пределы в то же время пределы наших знаний и что свет Востока один только и должен нам светить.
Сообщи мне, что говорят о нашем путешествии; не льсти мне: я и не рассчитываю на общее одобрение. Посылай письма в Эрзерум{211}, где я пробуду некоторое время.
Прощай, любезный Рустан; будь уверен, что, в каком бы уголке света я ни очутился, я останусь твоим верным другом.
Из Тавриза, месяца Сафара{211} 15-го дня, 1711 года
ПИСЬМО II. Узбек к главному черному евнуху в свой сераль в Испагани
Ты верный страж прекраснейших женщин Персии; тебе я доверил то, что у меня есть самого дорогого на свете; в твоих руках ключи от заветных дверей, которые отворяются только для меня. В то время как ты стережешь это бесконечно любезное моему сердцу сокровище, оно покоится и наслаждается полной безопасностью. Ты охраняешь его в ночной тиши и в дневной сутолоке; твои неустанные заботы поддерживают добродетель, когда она колеблется. Если бы женщины, которых ты стережешь, вздумали нарушить свои обязанности, ты бы отнял у них всякую надежду на это; ты бич порока и столп верности.
Ты повелеваешь ими и им повинуешься; ты слепо исполняешь все их желания и столь же беспрекословно подчиняешь их самих законам сераля. Ты гордишься возможностью оказывать им самые унизительные услуги; ты с почтением и страхом подчиняешься их законным распоряжениям; ты служишь им, как раб их рабов. Но когда возникают опасения, что могут пошатнуться законы стыда и скромности, власть возвращается к тебе и ты повелеваешь ими, словно я сам.
Помни всегда, из какого ничтожества - когда ты был последним из моих рабов - вывел я тебя, чтобы возвести на эту должность и доверить тебе усладу моего сердца. Соблюдай глубокое смирение перед теми, кто разделяет мою любовь, но в то же время давай им чувствовать их крайнюю зависимость. Доставляй им всевозможные невинные удовольствия; усыпляй их тревогу; забавляй их музыкой, плясками, восхитительными напитками; увещевай их почаще собираться вместе. Если они захотят поехать на дачу, можешь повезти их туда, но прикажи хватать всех мужчин, которые предстанут перед ними по пути. Призывай их к чистоплотности - этому образу душевной чистоты. Говори с ними иногда обо мне. Мне хотелось бы снова увидеть их в том очаровательном месте, которое они украшают собою. Прощай.