О блокаде рассказывают те, кто вынес на своих плечах тяготы военного времени. Те, кто спасал музей, оставаясь в Ленинграде. Те, кто хранил сокровища из коллекций Государственного Эрмитажа в Свердловске, куда уже в июле двумя эшелонами было эвакуировано 1 миллион 118 тысяч экспонатов.
«22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие — все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья»
Директор Эрмитажа академик И. А. Орбели
«Все советские граждане вступили в 1941 год с тревогой. В Эрмитаже, в крепких подвалах строились надежные бомбоубежища; для эвакуации ценностей музея были подготовлены ящики, каждый из них имел свой номер, список предметов, которые должны быть в нем помещены, упаковочный материал, а в ящиках, предназначенных для картин, были подготовлены гнезда по размеру подрамников, что значительно облегчало упаковку».
Б. Б. Пиотровский
«Все, что могло понадобиться для эвакуации, было заготовлено задолго до войны. Помню, у меня в кабинете чуть ли не два года стояли в углу несколько длинных струганных палок. Я сама не верила, что придет время, когда мы накатаем на эти палки ткани коптского Египта, отправляя их на Урал».
М. Э. Матье
«Все мы находились на казарменном положении. Работы велись круглосуточно… Ящики, в которые укладывались вещи, стояли на полу, и все время приходилось работать внаклонку. Вскоре у многих из нас появилось носовое кровотечение. Выбившись из сил, прикорнешь под утро на полчаса… Сознание мгновенно выключится, а полчаса или час спустя какой-то внутренний толчок снова включит сознание, отряхнешься — и опять за дело».
А. В. Банк
«Орбели кликнул клич. Это была самомобилизация всей ленинградской интеллигенции: профессора Академии, искусствоведы, старые и молодые художники пришли сюда в первые же часы войны, пришли по зову сердца. Надо было торопиться. Враг подходил к городу. Реставраторы дали согласие срезать картины с подрамников. Так было быстрее. Но что значит срезать картины?! Художники на это не пошли. Сократили время отдыха, сна».
Художница
Л. А. Рончевская
«Работаем с утра до позднего вечера. Ноги гудят. Снимаем картины со стен… Обычного чувства трепета перед шедеврами нет, хотя «Данаю» заворачиваем нарочито медленно. Скорее, скорее все это убрать! Внизу скульпторы что-то упаковывают в ящики. По залам всюду Орбели. С каждым днем бригада художников редеет. Пустой Эрмитаж похож на дом, из которого вынесли покойника».
Художница
Е. В. Байкова
«Дорогие товарищи!
146 ребят живы и здоровы и шлют привет своим родителям. Наша дорога была очень трудна. Мы не только не могли всех ребят положить на ночь, но даже посадить. Я не говорю о персонале, который стоял или, если сидел, то на подножке вагона, на ступеньках. Ехали трое суток. Несмотря на большой запас воды, на вторые сутки вода стала иссякать. Кипятка на станциях почти не было, а если и был, то на 2500 ребят эшелона — 80 литров. Каждая кружка воды бралась с боя. Нам пришлось ввести норму».
Письмо Л. В. Антоновой
Приказ по Государственному Эрмитажу:
«Полагать в длительной командировке с 4 июля с.г. для сопровождения эвакуируемых детей… зав. Школьным лекторием Антонову Л.В.»
«В перспективе событий, в центре которых находитесь Вы и оставшиеся на месте наши товарищи, все наши заботы представляются мелкими… Но от этих мелочей во многом зависит судьба доверенного нам имущества и самый смысл нашей командировки».
Из письма В. Ф. Левинсона-Лессинга
«После ухода второго эшелона в Эрмитаже дел оставалось еще очень много. Следовало снять со стен и накатать на валы большие полотна, спустить с пьедесталов и перенести вниз мраморные и бронзовые статуи, убрать из залов люстры, мебель, бронзу. Все эти предметы были спущены по деревянному настилу в залы первого этажа и расположены под монументальными сводами здания в строго определенном, продуманном порядке».
М. И. Щербачева
«Эвакуация отшумела, началась наша жизнь на крышах. Воздушные тревоги становились все более длительными, и в первый период блокады мы буквально не слезали с крыш. Во время воздушных бомбардировок и артиллерийских обстрелов от чердаков во многом зависела судьба эрмитажных залов. На крышах дежурили кладовщица и экскурсовод, археолог и кровельщик».
П. Ф. Губчевский
«Вечером дежурил в будке на дворцовой крыше с реставратором древней русской живописи Федором Антоновичем Каликиным. У него самого какой-то иконописный вид — длинная окладистая борода, высокий открытый лоб и ясные голубые глаза. При известии о нашем отходе на фронтах он при мне на дежурстве вдруг разрыдался, а ведь обычно Федор Антонович спокоен и сдержан. Какая огромная сила любви к Родине у этого человека! 27 октября 1941 г.»
Из дневника В. В. Калинина
«Начались будни пожарной команды.
В Эрмитаже было очень много работы. Надо было укрыть оставшиеся музейные ценности в надежные места, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стекла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест, для того чтобы при ударе взрывной волны стекла не рассыпались мелкими осколками. Надо было для противопожарной обороны в залы нанести горы песка и поставить ванны с водой для тушения зажигательных бомб».
Б. Б. Пиотровский
«Самой объемной работой была подготовка бомбоубежищ в подвалах, которые надо было приспособить для жилья, изготовить и расставить койки, заложить кирпичом окна, подготовить канализацию.
Когда в сентябре начались систематические налеты немецкой авиации, то в бомбоубежищах Эрмитажа и Зимнего дворца жило две тысячи человек: оставшиеся сотрудники музея с семьями, ученые, музейные работники, деятели культуры и другие, также с семьями…»
Б. Б. Пиотровский
«Вход в бомбоубежища 2-е и 3-е — через Двадцатиколонный зал. Ночью этот путь был поистине фантастичным до жуткости. Светомаскировки на больших музейных окнах не было, и, следовательно, света зажигать было нельзя. Поэтому в Двадцатиколонном зале — в торцах его — стояли на полу аккумуляторы с маленькими электрическими лампочками. Все остальное было черно как сажа. Впереди в кромешной тьме мерцал маленький путеводный огонек. Собьешься с пути — наткнешься на колонну, витрину или косяк двери».
Архитектор А. С. Никольский
(1884 — 1953)
«10 декабря 1941 года в окруженном, скованном полной блокадой Ленинграде, в одном из залов Эрмитажа, где температура дошла уже до минус 12 градусов, проходило торжественное заседание, посвященное 500-летию великого узбекского поэта Навои. Когда звучали стихи Навои, воздух содрогался от разрывов немецких снарядов, но никто из зала, где шло заседание, не вышел».
Директор Эрмитажа академик И.А. Орбели
«В ноябре продовольственное положение резко ухудшилось. Гражданское население стало получать на день 125 грамм хлеба, бойцы местной обороны 200 грамм и изредка суп… Иногда в качестве десерта выдавалась половина таблички столярного клея, а кусочек осетрового клея из реставрационных запасов казался верхом роскоши».
Б. Б. Пиотровский
«Невыносимо хотелось есть зимой 1941 -1942 года… Как-то раз особенно щедрыми оказались матросы на Дворцовой набережной. Они кинули мне целую охапку душистых веток сосны. Весь путь домой я их грызла, дотла уничтожила и нежную кору и иглы… Весной же 1942 года трава была таким же спасением, как столярный клей, как сыромятные ремни».
Художница
В. В. Милютина
(1903-1987)
«Долгие часы дежурства на постах научные сотрудники даром не теряли, они занимали время разговорами на научные темы. Одно время в ротонде Зимнего дворца я стоял на посту вместе с великолепным ученым, безвременно погибшим, А.Я.Борисовым; я его образовывал в области археологии, а он меня в области семитологии. Научная работа облегчала нам тяжелую жизнь. Те, кто был занят работой, легче переносили голод».
Б. Б. Пиотровский
«Полностью использована вся площадь в Висячем саду и почти вся полезная площадь на Большом дворе. Окучка картофеля и прополка гряд произведены своевременно».
Из отчёта за июль 1942 г.
«Когда установились сухие солнечные дни, мы вытащили всю мягкую мебель во двор. Обивка на диванах, креслах, стульях не была видна под толстым пушистым слоем плесени, будто не бархатом и атласом были они обиты, а отвратительной зелено-желтой цигейкой. Солнце высушивало плесень, и тогда мы пускали в ход щетки и метелки. Весь день — пыль столбом и резкий, едкий запах сернистого газа…»
А. М. Аносова
В подвале под залом Афины нужно было укрыть тысячи предметов. Каждую вещь мы до половины закапывали в песок. Фарфоровые статуэтки, вазы, сервизы мы старались расставлять не только по размерам, но и по стилям — давала себя знать профессиональная привычка музейщика. Работали недели две. Огляделись перед уходом, сами поразились: экспозиция! Закончили мы работу утром 18 сентября».
Т. М. Соколова
«Вспоминается один из дней 1942 года, когда Петр Петрович Фирсов, главный инженер Эрмитажа, в нашем присутствии стал выламывать замок ржавой железной двери, ведущей в подвал. Открыв дверь, мы увидели море воды с плавающим в нем фарфором и люстры, сорвавшиеся в воду с прогнивших канатов. Многие были из Павильонного зала. В абсолютной темноте мы на ощупь доставали со дна этого моря затопленные вещи, наполненные грязью и песком».
Из воспоминаний
О.Э. Михайловой
«Сегодня в полковом клубе был выпускной вечер младших командиров, только что закончивших курс боевой подготовки. Тотчас же после вечера все отправляются на фронт. Приехали шефы — научные сотрудники Эрмитажа во главе с Иосифом Абгаровичем Орбели. После отъезда шефов военком сказал: «Я немного боялся. Думаю, приедет, разведет здесь научную теорию часа на два — прерывать неудобно, а людям в бой идти. А получилось неплохо. Хоть и академик, а как просто говорить умеет».
Текст из дневника
В.В. Калинина
«Доктор исторических наук профессор Наталья Давыдовна Флиттнер была всем известна как крупный исследователь культуры Древнего Востока. В годы блокады эта маленькая и сухонькая старушка читала лекции в военных госпиталях. Один из ее слушателей говорил: «Придет, бывало, к нам ваш профессор, сядет на стул или даже на стол и начнет рассказывать про гробницы древних фараонов, да так увлекательно, что мы и о ранах своих забывали».
О. Э. Михайлова
«В феврале 1942 г. я была включена в число пяти художников, которым поручено зафиксировать «ранения Эрмитажа».
В группу были зачислены: живописцы В.В. Кучумов и В.В. Пачулин, график А.В. Каплун и я — театральный художник, а кто был пятым, к сожалению, забыла…»
«…Нам предлагалось немедленно, завтра же приступить к изображению:
1/ разрушений зданий, причиненных бомбежками и артиллерийскими обстрелами,
2/ уборки помещений силами оставшихся в Ленинграде сотрудников музея
3/ вида залов, уже приведенных в порядок после эвакуации экспонатов и ликвидации разрушений».
«Опустевшие залы величественны и огромны, их стены в кристаллах измороси. Никогда они еще не казались мне такими великолепными. Прежде внимание обычно приковывали к себе живопись, скульптура или прикладное искусство, и малозаметным оставалось искусство создавших дворцы замечательных архитекторов и декораторов. Сейчас же здесь осталось только их изумительное искусство (да повсюду следы жестокого, безмозглого фашистского варварства)».
«Великолепие пустого, местами разрушенного Эрмитажа казалось нереальным. Мрамор и позолота под слоем инея. Иорданская лестница… страшно ступать на ступени, сплошь устланные кусочками какой-то пленки — это отслаивается и осыпается живопись плафона».
В. Милютина
«Месяц и один день идет бомбежка города. Месяц и один день слушаем мы с женой в темени чердака тянущее за душу пение немецких моторов, свист бомб и мягко качаемся вместе с домом от взрыва на этот раз не в нас попавшей бомбы. Вот тут-то и возник перед нами наш замечательный Эрмитаж с его замечательным директором и замечательными работниками. Мы перебрались в третье бомбоубежище и как камни заснули под несокрушимыми сводами».
«3-е бомбоубежище, предназначенное для сотрудников Эрмитажа, — это подвал под итальянскими залами с «просветами». Вдали налево в углу стоят наши постели.
В левом ближнем углу живут Верейские…»
«31 декабря 1941 года. В убежище нет света около полутора недель. Нет отопления. Сидим в темноте при коптилках. Но чувствуем себя неплохо и предполагаем встретить новый 1942 год. Я склеил из полуватмана небольшую елку. Делаю на нее украшения из золотой бумаги. Лучше ее подвесить к потолку…»
Из дневника
А.С. Никольского
Бомбоубежище № 5 — под египетскими залами. Рисунок А.С.Никольского.
Бомбоубежище № 7 — под итальянскими залами. Рисунок А.С.Никольского.
«Тридцать снарядов, выпущенных из дальнобойных орудий, и две авиабомбы попали в здания Музея, нанеся им значительные повреждения, десятки снарядов и бомб разорвались в непосредственной близости от зданий, осыпая осколками фасады и кровлю, а через оконные проемы также облицовки стен и потолки выставочных зал. Более
20 тысяч квадратных метров стекла было выбито из окон и световых фонарей; полностью оказались разрушены отопительная и водопроводная сети».
А. В. Сивков
(1890-1968),
с 1925 г. главный архитектор Эрмитажа
Снаряд попал в портик Нового Эрмитажа.
«18 марта с.г. во время артиллерийского обстрела в здания Эрмитажа попало шесть снарядов и четыре снаряда в непосредственной близости. Пять снарядов попало в крыши, пробило их и разорвалось на чердаке, причем пострадало 400 кв. м кровли, повреждены стропила и чердачные перекрытия…
От попавших в здание Зимнего дворца и упавших рядом с ним снарядов разбито до 3000 стекол и нанесено большое количество повреждений кладке и штукатурке фасадов и внутренних помещений Зимнего дворца».
«У всех карет и других предметов, находящихся в хранилище, выбиты стекла, частично испорчена резьба, повреждена лаковая роспись, испорчена обивка и отделка. Полностью разрушено 7 карет».
«После каждой бомбежки, каждого артобстрела надлежало произвести обход зданий — когда все гремит и грохочет, легко недоглядеть на нашей огромной территории даже серьезное происшествие. Однажды, обходя здание Нового Эрмитажа, я вошел в Двенадцатиколонный зал, где до войны помещался Отдел нумизматики. Поглядел вокруг — над галереей, где мы упаковывали монеты и медали, зияет дыра от прямого попадания снаряда!»
июль 1942 г.
П.Ф. Губчевский
«Случилось это через неделю после прорыва блокады. 25 января фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади. Зимний дворец …колоссальное здание колыхнулось, как утлый челн в бурном море. Взрывная волна, пройдя через Висячий сад, ворвалась в Павильонный зал и вышибла здесь уцелевшие стекла даже в окнах, обращенных на Неву…»
«…Ночью разыгралась пурга. Утром стало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег смерзся с битым стеклом, образовав на полу сплошную ледяную кору. В моих руках был железный ломик. Сантиметр за сантиметром я осторожно скалывал лед и стекло».
«Почти все стекла в окнах Зимнего дворца на фасадах, обращенных в сторону Дворцовой площади и Адмиралтейства, выбиты; сделанная в летний сезон зашивка сорвана. Окна фасадов, обращенных внутрь Большого двора, имеют тот же характер повреждений… По другим зданиям Эрмитажа выбиты стекла и сорвана фанерная зашивка в 97 местах».
Из докладной записки о повреждениях,
причиненных зданиям музея
Снаряд попал в Большой двор Зимнего дворца.
«Выбито до 750 кв. метров стекла — в том числе в Гербовом зале, Фельдмаршальском зале, Петровском зале и в эрмитажных помещениях, имеющих богатую внутреннюю художественно-историческую отделку. Государственный Эрмитаж просит оказать содействие в получении 5,5 куб. метров фанеры».
Последний, тридцатый снаряд разорвался в Гербовом зале.
Из докладной записки о повреждениях, причиненных зданиям музея
В Растреллиевской галерее, находящейся ниже, образовалась большая пробоина. В соседнем Петровском зале взрывная волна от этого снаряда сорвала бронзовую люстру.
«Летом 1944 г., когда основные коллекции Эрмитажа находились еще в тылу, было решено устроить в Эрмитаже выставку тех экспонатов, которые не были эвакуированы. Выставка была размещена в двух галереях у висячего сада и в Павильонном зале. Эти помещения меньше пострадали от обстрелов и могли быть отремонтированы в сравнительно короткий срок. Несмотря на отсутствие самых ценных частей коллекции, выставка давала представление о характере основных разделов Эрмитажа».
А. Н. Изергина
(1906 — 1969),
специалист в области западноевропейского искусства
«Предстояло провести значительные работы в назначенных к открытию залах: восстановить отопительную сеть; вставить большое количество стекол в окна; привести в порядок полы и 24 сильно разрушенных люстры из Павильонного зала; повесить их на место и, наконец, натереть полы. Все это должен был сделать коллектив Эрмитажа, к моменту выставки насчитывающий лишь 130 человек».
А.В. Сивков
«Значение выставки было очень велико: это был первый этап восстановления нормальной жизни Музея, переход на работу мирного времени, ответ на никогда не угасавшие культурные запросы населения.
Жители Ленинграда воспринимали возможность вновь ходить по чистым и теплым залам Эрмитажа как заслуженную награду после перенесенных испытаний, как реальное доказательство блестящих побед над врагом».
А.Н. Изергина
11 октября 1945 г. началась разгрузка двух эшелонов, прибывших из Свердловска. «Проверка наличия ящиков установила полное совпадение их количества, шифров и номеров со списками ящиков, вывезенных из Эрмитажа в 1941 году в составе первого и второго эшелонов. 14 октября началась развеска картин Рембрандта».
«К 4 ноября 1945 года было открыто 69 залов общей площадью 10 083 квадратных метра. Вход в Музей был временно допущен с Халтуринского подъезда.
22 июня 1941 года Гитлер напал на Советский Союз, и сотрудники Эрмитажа сразу же стали готовить к эвакуации музейные коллекции. Они работали круглые сутки. Им в помощь дали военных, которые помогали собирать, грузить экспонаты. Первый эшелон с эрмитажными коллекциями ушел буквально через несколько дней, в конце июня. Затем второй. А вот третий — не успел — 8 сентября 1941 года закрылось кольцо блокады.
Вывезли музейные экспонаты (примерно миллион) в Свердловск, часть из них разместили в подвалах Ипатьевского особняка, часть — в картинной галерее и костеле города. Директором филиала Эрмитажа в Свердловске был назначен Владимир Францевич Левинсон-Лессинг.
Музейные сокровища с третьего эшелона, который не успел уйти, остались в Ленинграде. Их вернули в Эрмитаж и уже хранили в подвалах и на первом этаже музея. Фарфор, например, прятали в песок, чтобы защитить от разрушения.
В самом здании Эрмитажа на стенах висели пустые рамы. Естественно, картины вывозили без них — так удобнее. Но при этом они, пустые рамы, напоминали посетителям о полотнах. Да-да, во время блокады в Эрмитаже было проведено несколько экскурсий.
В подвалах Эрмитажа проживали известные деятели науки и искусства
При перевозке большие картины накручивали на валы, которые затем зашивали в клеенку и укладывали в прочные продолговатые ящики. Стоит ли говорить, что многие полотна при таком способе транспортировки пострадали?
И все же война не смогла прервать научную и просветительскую работу музея: в самом Эрмитаже и его филиале читались лекции, устраивались небольшие исторические выставки.
Экспонаты, перенесенные на хранение в Эрмитаж во время блокады Ленинграда, 1942 год. Фото waralbum.ru
Во время войны сотрудники музея старались сделать все, чтобы сохранить не только эрмитажные коллекции, но и само здание музея. Была создана пожарная команда, которая дежурила и днем, и ночью. Именно она «ловила» зажигательные бомбы, тушила пожары и так далее. А ведь у эрмитажников не было никаких особых пайков, привилегиями они тоже не пользовались. Правда, во дворе музея и в Висячем саду были огороды, где кое-что, конечно, выращивалось.
Да, не только работники Эрмитажа защищали свой «дом», помогал музею и флот.
Вообще, к Эрмитажу всегда было особое отношение. И это, несомненно, одна из заслуг его директора — Иосифа Абгаровича Орбели. Оставаясь во время блокады в Ленинграде, он вел большую работу по сохранению музейных ценностей.
При перевозке большие картины накручивали на валы
Осенью и зимой 1941 года в эрмитажных бомбоубежищах (дворцовых подвалах) проживали не только сотрудники музея и их семьи, но и многие известные деятели науки и искусства. И даже в таких условиях люди не теряли присутствия духа. Художники (А.Н. Никольский, В. В. Кучумов, А. В. Каплун и другие) рисовали картины, поэты писали стихи.
Отмечали в Эрмитаже и 500-летие великого узбекского поэта Навои. С фронта отпустили некоторых писателей, которые читали переводы автора, было подготовлено несколько докладов.
В Ленинград музейные сокровища вернулись в октябре 1945 года
Да, возвращаясь к стихам. Лев Пумпянский, искусствовед, в блокаду начал писать стихи об Эрмитаже. Музей закрыт, полотен в рамах нет, а он вспоминает, любит Эрмитаж… В одном из своих стихотворений Пумпянский пишет о картине Антуана Ватто «Меццетен»:
Тебя давно нет в Эрмитаже,
Ты продан в рабство, «Меццетен»,
Тебя купил на распродаже
Американский джентльмен.
Но тишину старинных стен
Ты вспомнишь, я уверен даже,
И в небоскребах Манхеттэн,
И в буржуазном бельэтаже.
Порой гуляя по Бродвею,
Ты вспомнишь точно в лунном мире
Неву и бронзовых коней,
Исаакий в снеговой порфире,
Так грусть о Северной Пальмире
Вплелась в излом твоих бровей.
Иосиф Абгарович Орбели в залах Эрмитажа после реэвакуации, 1945 год. Фото с сайта
waralbum.ru
И напоследок еще одно замечательное стихотворение — про Рембрандта.
Когда сошел с привычных рельс ты,
Решив: «Я совесть не продам»,
Тебя затмили ван дер Хельсты,
Рембрандта предал Амстердам.
Твой труд отвергнут был с позором,
Испуганные торгаши
Глумились над ночным позором,
Ища судом свои гроши.