Воспоминания эсэсовца Гюнтера Кюне (сайт «Я помню», раздел «Союзники и противники») заставляют задуматься над одним из недостаточно освещенных вопросов истории Великой Отечественной войны.
В войска СС Кюне попал не сразу: «1-го апреля 1944-го года я прибыл в 24-ый морской учебный батальон (Schiffstammabteilung), располагавшийся в голландском городе Бреда. Сначала прошли шестинедельную базовую пехотную подготовку. После нее я, как подготовленный слесарь по машинам, обучался на моториста подводных лодок. Но подводных лодок для нас больше не было. Когда наше базовое обучение в Кригсмарине, по окончании которого я стал механиком тяжелых машин, было окончено, нас, без нашего согласия, передали в дивизию Ваффен СС «Гитлерюгенд». Мы сдали нашу военно-морскую форму, и 20-го июля 1944-го года, в день покушения на Гитлера, весь морской учебный батальон, 600 человек, был передан в дивизию Ваффен СС «Гитлерюгенд».
Тебе не надо ходить. Ты должен стоять в окопе и стрелять
Он обучался на наводчика 12-сантиметровых минометов, которые перевозились гусеничными бронетранспортерами. Когда обучение было закончено, отправили на фронт. Дивизия наступала в Арденнах в декабре 1944-го года, Кюне был ранен в бедро. Любопытны детали его «излечения» и отправки в часть: «Пролежал в госпитале примерно до марта 1945-го года. Потом я был в РЕА-клинике, это что-то вроде спортивного госпиталя немецкого вермахта, в котором восстанавливались солдаты после ранения. Я с трудом ходил на костылях, когда приехала медицинская комиссия для определения годности для фронта. Я вошел в кабинет на костылях, и меня еще поддерживали два человека. Я сказал: «Господин главный штабной врач, я не могу ходить без посторонней помощи». – «Тебе не надо ходить. Ты должен стоять в окопе и стрелять». Меня признали годным и оттуда, вместе с другими рекрутами, меня отправили в район Берлина. Мы были частью так называемой 9-ой армии под командованием фельдмаршала Буссе».
Откровения врача о том, что в окопе не надо ходить, надо стоять и стрелять, заставляют вспомнить бессмертную книгу «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека.
Судьба 9-й армии Буссе (генерала, не фельдмаршала) известна. Ее основные силы советские войска загнали в котел у деревни Хальбе.
Лежали штабеля трупов, один метр в высоту
Вот что там творилось: «Мы больше не были элитной частью, как во время битвы в Арденнах. В котле у Хальбе была сборная солянка из солдат дивизии СС Гитлерюгенд, моряков, летчиков, помощников зенитчиков, пехотинцев и танкистов, с непонятным руководством и диким беспорядком. Нас в котле было 200 тысяч солдат, а русских перед нами стояло 2,2 миллиона (явное преувеличение, во всей Берлинской операции участвовало около 2.5 миллионов советских воинов. – М.К.), в десять раз больше, чем нас. Точно такое же соотношение было с танками и с артиллерией. Мы всегда думали, что у русских нет самолетов. Привет! Русские превосходили нас в десять раз, никаких шансов у нас не было. На солдатском кладбище в Хальбе лежат 28 тысяч павших солдат. Это был забой скота. Я не могу этого описать, я не знаю, какие там были потери у русских, но у нас они были чудовищные. В этом лесу под Хальбе лежали штабеля трупов, один метр в высоту. Это не как сейчас, как я вижу на войне в Афганистане. Там солдат, которые увидели два трупа, посылают домой с посттравматическим синдромом и ими занимаются психиатры, потому что они утрачивают психическую устойчивость. Нам тогда, под Хальбе, уже давно надо было всем к психиатру. В принципе, это была последняя битва Гитлера, который думал, что Немецкая Империя еще будет спасена. Мы, солдаты, уже давно знали, что война проиграна, но об этом нельзя было говорить. Во время отступления от Одера, в каждой деревне был так называемый «дуб Гитлера», – дерево на рыночной площади, на котором висели солдаты, дезертировавшие с фронта. Их вешали с табличкой на груди: «Я был слишком труслив, чтобы сражаться за народ и родину». В Бранденбурге песок и сосны, там нет лесов, как в Тюрингии».
Не стоит красноармейцам череп с костями и руны СС демонстрировать
В такой ситуации сдача в плен выглядела большой удачей. Но сдаться надо было еще суметь: «На мне была униформа Ваффен СС: на рукаве была нашивка с надписью «Гитлерюгенд», а в петлицах череп с костями и руны СС.
Перед тем как попасть в плен я столкнулся с двумя старыми парашютистами. Они десантировались на Крит, воевали в Греции, еще я не знаю где - у них был очень большой опыт. Один из них вытащил из кармана десантных брюк складной нож и срезал мне с униформы все нашивки. Конечно, было видно, что нашивки срезаны, потому что ткань под нашивками была новая. Тогда они мне из парашюта сделали накидку, чтобы русские, когда возьмут в плен, не увидели манипуляции с моей формой. Позже, в плену то, что я был в СС, не играло никакой роли, но в момент взятия меня в плен это имело огромное значение. Если бы мне, в момент взятия меня в плен, попался бы плохой русский, или тот, у кого нацисты убили на войне брата или двух братьев или родителей или сестру, и он бы увидел, что я из Ваффен СС, он бы взял свой автомат и пристрелил бы меня. Так что этим двум парашютистам я обязан жизнью. 28 апреля мы лежали в ямках в песке, когда нас окружили конные красноармейцы и взяли нас в плен. Я не знаю, были ли это монголы, но у них были такие узкие глаза. Я сразу поднял руки достаточно высоко, как знак, что я сдаюсь. Мне было страшно, потому что я был Ваффен СС, про которых говорили, что они все преступники. Мы такими не были. Нас заставили. Мне никаких обвинений не предъявляли, и на меня никто никаких показаний не давал. Я пять лет был в русском плену, и моя нога никогда не ступала на русскую землю, кроме как в качестве woennoplennyi».
Сразу возникают вопросы. А если бы мудрые парашютисты не срезали нашивку с надписью «Гитлерюгенд», череп с костями и руны СС? Что сделали бы «плохие русские»? Взяли бы в плен молодого эсэсовца или застрелили бы? В том, что руны СС и череп с костями могли вызвать у красноармейцев «крайне негативную реакцию» усомниться трудно. И реакция такая была вполне справедливой.
Насколько соответствует действительности утверждение: «В плену то, что я был в СС, не играло никакой роли»? Вполне справедливо было бы создать для эсэсовцев специальные лагеря с режимом содержания пожестче, и пайком поменьше, чем для солдат вермахта.
К сожалению, вопрос о том, что делали у нас со сдающимися в плен эсэсовцами, явно недостаточно изучен и освещен, и ждет своих исследователей.
После капитуляции Германии по окончании Первой мировой войны страна впала в глубочайший кризис. Результатом стало стихийное формирование националистических организаций, которые желали очистить государство от «предателей», приветствовавших коммунистические взгляды. Именно на таком основании возникла партия NSDAP, идейным лидером которой выступал Адольф Гитлер. Позже по его распоряжению были сформированы военизированные отряды SS, члены которых поначалу играли роль личных телохранителей власть имущих.
Кто же такие эсэсовцы? Фото, знаки отличия, униформу, назначение указанных структур рассмотрим далее в материале.
Кто такие эсэсовцы?
Эсэсовцы - это особые боевые подразделения нацистских войск, которые были сформированы в начале 30-х годов прошлого века. Эти военизированные дружины относились к так называемым войскам усиления. Официально стали применять в 1939 году.
Во время Второй мировой войны эсэсовцы находились в подчинении у Гиммлера, который носил звание рейхсфюрера. имели первоочередное право на получение лучшего снаряжения и инновационного вооружения.
Эсэсовцы - это отряды, которые сформировались в 1933 году из личных телохранителей Гитлера. На то время таковых насчитывалось порядка 120 человек. Позже в такие отряды стали отбирать самых преданных нацистскому движению и наиболее умелых пехотинцев.
Формирование военных частей SS
По состоянию на 1935 год численность солдат в полку личной охраны Гитлера увеличилась со 120 до 2600 человек. Вскоре фюрер заявил о введении в стране обязательной воинской повинности. Результатом стало преобразование солдат, которые занимались охраной верхушки власти, в войска - SS-Verfugungstruppe. В мирное время такие подразделения обязаны были заниматься боевой подготовкой под бдительным контролем рейсфюрера, а в ходе войны полностью переходить в его распоряжение.
Поначалу в подразделения эсэсовцев записывались солдаты сухопутных войск на добровольной основе. В целях подготовки офицеров были организованы специальные школы в Брауншвейге и Бад-Тельце. Здесь взращивали преданных нацистским убеждениям военных. Примечательно, что каждый желающий вступить в ряды SS должен был соответствовать определенным параметрам, в частности иметь рост не меньше 175 см.
Специальные части SS
Во второй половине 1939 года были организованы следующие подразделения войск SS:
- Моторизированный пехотный полк - несколько мотопехотных, разведывательных, артиллерийских и противотанковых батальонов под командованием генерала Зеппа Дитриха, ближайшего соратника Гитлера.
- Полк «Дойчланд» - сформирован из 4 батальонов разведывательного и артиллерийского назначения. Члены военизированной структуры принимали участие в оккупационной деятельности, направленной на захват Судетской области в 1938 году.
- Полк «Германиа» - согласно структуре, имел устройство, аналогичное моторизированному пехотному полку. Солдаты, что входили в его число, были вовлечены в оккупацию Австрии.
- «Мертвая голова» - пять полков SS, солдаты которых не имели существенного боевого опыта. Последние играли роль внутренней полиции, отвечали за безопасность представителей высшего руководства страны, а позже были задействованы в качестве охранников концентрационных лагерей.
Первое участие в боевых действиях
Несмотря на то что эсэсовцы - это полки спецназначения, в сентябре 1939 года возникла потребность в их использовании в ходе военных действий. Моторизированный пехотный полк и подразделение «Германиа» были отправлены в Польшу. Последние вошли в состав 10-й и 14-й армий. Полк «Дойчланд» вовлекли в оборонительные действия на Западном фронте.
Оккупационная кампания в Польше доказала, что эсэсовцы - это храбрые, умелые и хорошо подготовленные воины. Вместе с тем некоторые солдаты этого рода войск вели себя несколько самоуверенно и даже безрассудно, о чем свидетельствовали доклады командования. Причиной стало нежелание офицеров эсэсовцев подчиняться обычным полевым командирам. По этой причине Гиммлер добился, чтобы полки SS воевали автономно, независимо от общих войск.
Униформа
Форма эсэсовцев состояла из достаточно элегантных черных брюк и кителя. Оба предмета изготавливали из натуральной шерсти с добавлением вискозы. Это позволяло увеличить срок службы униформы. Брюки с высоким поясом сочетались с подтяжками. Эсэсовцы носили однобортный китель, который содержал четыре крупных кармана, что предназначались для личных вещей и хранения боезапаса.
Члены подразделений носили шерстяные рубахи серого оттенка. Последние были скроены довольно свободно, что позволяло обеспечить комфорт передвижения и сохранять тепло.
Солдаты SS носили хлопчатобумажную фуражку черного цвета. По верху и низу головного убора шла выпушка, оттенок которой соответствовал роду войск. Генералы носили фуражки аналогичного дизайна, но изготовленные из черного бархата.
Знаки различия
В противоположность прочим нацистским военизированным подразделениям, солдаты SS не носили на форме государственный герб Вермахта. Вместо него использовался особый знак эсэсовцев, где крылья орла были более прямолинейно распростерты в стороны. Само же изображение хищной птицы размещалось над лавровым венком со свастикой в центре. Эмблема пришивалась на рукав военной формы шелковой либо алюминиевой нитью. Аналогичный знак имелся на пилотке.
В правую петлицу кителя войск SS помещался символ руны «Зиг» в виде схематического изображения двух молний. Эти символы могли быть вышитыми на форме либо иметь вид металлического значка.
Солдаты, которые принадлежали к особой дивизии «Мертвая голова», вместо традиционных для SS рун «Зиг» носили значок в виде черепа с перекрещенными костями.
Женщины-эсэсовки
Чтобы реализовать свои безумные идеи, Гитлеру требовались преданные и безжалостные исполнители приказов. Таковых фюрер искал не только среди мужчин. Одной из самых известных женщин в составе SS была Ильза Кох. В юности она являлась прилежной ученицей и пользовалась уважением окружающих. В 1939 году Ильза приняла решение вступить в ряды NSDAP. Спустя несколько лет она стала женой Карла Коха, который занимался организацией Большие амбиции молодой эсэсовки соединились воедино со скрытой извращенностью мужа.
В 1936 году устроилась на работу в концлагерь. На то время ее муж упивался властью над военнопленными. Наблюдая за уничтожением ни в чем не повинных людей, вскоре женщина обнаружила свои скрытые садистские наклонности. В лагере ее начали бояться не меньше, чем коменданта.
Имеются сведения о том, что фрау Кох отправляла несговорчивых заключенных концлагеря на растерзание диким животным в зоопарк. Однако настоящей ее страстью были татуировки. По ее распоряжению кожу убитых пленников, украшенную рисунками, выделывали для декорирования различной домашней утвари.
В апреле 1945 года во время освобождения Бухенвальда войсками союзников Карл Кох был убит посреди лагеря, где он еще не так давно распоряжался судьбами людей. Однако Ильзе удалось вовремя скрыться и избежать наказания.
В 1947 году Министерство юстиции Германии направило силы на поиск бывших заключенных Бухенвальда. Таким образом, появились неопровержимые свидетельства военных преступлений Ильзы Кох против военнопленных. Эсэсовка была схвачена и отправлена в тюремную камеру до конца своих дней. Вскоре бывшая руководительница концлагеря повесилась на простыне в Баварской тюрьме.
Судьба эсэсовцев после войны
Согласно историческим сведениям, всего в ходе военных действий во время Второй мировой войны было уничтожено порядка 180 000 солдат SS. Около 400 000 членов организации были ранены. Еще 40 000 солдат числятся пропавшими без вести.
Как дальше сложилась судьба эсэсовцев? В ходе Нюрнбергского судебного процесса в были обвинены все военные, принадлежавшие к отрядам SS. Большинство из них признали свою причастность к холокосту. Исключением стали лишь лица, что призывались в ряды организации государственными структурами на принудительной основе и фактически не имели выбора. Обвинения были сняты с эсэсовцев, которые доказали свою непричастность к военным преступлениям.
В заключение
Как видно, эсэсовцы представляли собой особую группу войск Вермахта, которая поначалу использовалась в качестве личной охраны Гитлера и высшего руководства партии NSDAP. Позже солдаты SS стали участвовать в выполнении специальных военных заданий. В ведение структуры со временем попали концентрационные лагеря, где эсэсовцы занимались уничтожением пленников по политическим и расовым признакам. По завершении войны Нюрнбергский трибунал объявил членов организации SS виновными в преступлениях против человечества.
Многие из эсэсовцев попали в плен к красноармейцам в 1944 году. Гиммлер спешно сформировал эсэсовские дивизии и отправил их на Восточный фронт. Военный деятель совершил ошибку, желая продемонстрировать мощь «тевтонов» перед Гитлером. Людям в чёрной униформе приходилось искать лазейки, чтобы обеспечить себе безопасность.
«Мы были одержимы лишь одной мыслью – не попасть в плен», - рассказывал после войны участник операции на Восточном фронте Хайнрих Вульф. Подтверждает эти слова и Эдуард Янке, солдат второй танковой дивизии СС «Дас Райх»: «Мы отмечали тот факт, и особенно это касалось нас, эсэсовцев, что они [красноармейцы] не будут никого брать в плен. Они поставили бы нас к стенке, и поэтому мы сражались до последней пули».
Боялись жестокости красноармейцев не только немцы, но и голландцы. Они верили рассказам о зверствах советских солдат и даже не надеялись остаться в живых после попадания к врагам. Эсэовцы нередко договаривались «помогать» раненым немецким солдатам - чтобы сослуживец не попал в плен к красноармейцам, его застреливали.
Немецкий лётчик-ас Эрих Хартманн, оказавшись в советском плену, с удивлением вспоминал: «Лагерь находится под управлением русской секретной полиции. Ей помогают немецкие предатели. Они называют себя antifa. При пристальном рассмотрении они оказываются бывшими врачами СС». Совсем недавно зверски убивающие мирное население эсэсовцы перешли на сторону врага, чтобы спасти себя от расправы.
В плену членов военных формирований допрашивали. Фанатиков гитлеровского режима уничтожали или отправляли на рудники. Те, кто не жаждал медленно умирать на горнопромышленном предприятии, были вынуждены соглашаться на сотрудничество с СССР.
Многие головорезы, решившиеся на «перепрограммирование», из плена отправились на учёбу в антифашистскую школу в городе Красногорск. Учебное заведение готовило сотрудников разведки, контршпионажа и будущих стражей порядка для советского сектора Германии. Позже он сформировался в ГДР. Возглавил школу коммунист Вильгельм Цайссер, родившийся в Германии. Будущий министр государственной безопасности ГДР посчитал, что эсэсовцев нужно «обработать» и отправить в разведывательные и карательные органы. В июне 1945 года в сектор были отправлены сначала 300, а потом еще тысяча человек. Цайссер, заняв место шефа восточногерманского Министерства безопасности, взял на работу двух бывших эсэсовцев - Рэйголда Таппера и Йоханна Санитцера.
Из писем бывших эсэсовцев можно понять, что некоторых немцев отправляли на родину по истечению времени пребывания в режимном лагере. Информация не доказана, но, учитывая гуманное отношение красноармейцев к бывшим членам военного формирования СС, в это нетрудно поверить.
Сержант Альфреда Гената (Alfred Genath), 13-ая рота 1-го полка 3-ей танковой дивизии СС «Мертвая голова»:
Меня зовут Альфред Генат, я живу в Хильдесхайме, это 32 километра южнее Ганновера. Я там родился 28 июня 1923-го года. По словам моих родителей, первые полгода я кричал каждую ночь. Однажды ночью моя мать заснула от переутомления, и проснулась оттого, что я не кричал. Тогда она закричала моему отцу: «Вилли, Вилли, мальчик умер». Все вскочили, но оказалась, что я сплю. Начиная с этого момента, я больше никогда ночью не кричал. Мы жили в относительно маленькой квартире в доме на восемь семей. В конце нашей улицы город заканчивался, мы, практически, выросли на природе. Машин тогда практически не было.
Я пошел в школу. Потом у меня родилась сестра, и мы переехали в большую квартиру в доме на той же улице, там у меня была своя комната. В этом доме тоже жило восемь семей, все жили очень дружно, там были представлены все политические партии, от коммунистов и социалистов до радикальных католиков, но ни одной ссоры у нас никогда не было, все были очень любезны друг с другом. Мой дедушка был очень солидный мужчина с усами, когда ему говорили, что я опять подрос, он говорил, да, да, главное, что разум тоже растет. У моего второго дедушки был огромный сад, он был кузнецом.
Я ходил в евангелическую среднюю школу для мальчиков. Потом, в 1937-м году, евангелическую среднюю школу для мальчиков объединили с католической средней школой для мальчиков. В 1939-м году я окончил школу и хотел поступить в школу унтер-офицеров в Ганновере, но туда брали только начиная с 16-ти лет. Мне 16-ти еще не было, и я пошел на фабрику в подмастерья, учиться на точного механика. Был 1939-ый год, наше маленькое предприятие, там работало 25 человек, начало производить военную продукцию, мы делали точные приборы для самолетов и торпед.
Мой отец был активным членом НСДАП. Я поступил в Юнгфольк еще в 1932-м году, поэтому, позже, у меня был золотой значок Гитлерюгенда, я был «старый боец» Гитлерюгенда. Наш руководитель в Гитлерюгенде был одним из основателей морского Гитлерюгенда, и мы, вместе с ним, в 1933-м году перешли в морской Гитлерюгенд. У нас была база на канале, мы занимались греблей. В 1934-м году мы, в морской униформе, на Дне немецкого морского судоходства в Гамбурге промаршировали перед Рудольфом Гессом. Потом нашего руководителя Гитлерюгенда, к сожалению, перевели в Ганновер, без него наш морской Гитлерюгенд развалился, и мы вернулись в обычный Гитлерюгенд. Время в Гитлерюгенде - это лучшее время в моей жизни, у нас было великолепное товарищество, у нас не было классовых различий и все было добровольно. У нас были вечера, мы путешествовали пешком и занимались спортом. В 1941-м году воинские части, которые квартировали в Хильдесхайме (у нас была казарма артиллеристов, три казармы пехотинцев, лыжные егеря, аэропорт с парашютистами и летной школой), устроили спортивный праздник. Гитлерюгенд-Хильдесхайм тоже пригласили участвовать. Почти все спортивные дисциплины, бег на разные дистанции, прыжки в длину, эстафеты и так далее выиграл Гитлерюгенд-Хильдесхайм. 1939-м году меня отправили в Имперскую стрелковую школу в Зуль. Преподавателями там были офицеры Ваффен СС, мы там были 10 дней. После этого я стал ответственным за стрельбу в Гитлерюгенд-Хильдесхайм. Я отвечал за склад с оружием, выдавал винтовки, отвечал за порядок во время тренировок по стрельбе. У меня в Гитлерюгенде был значок снайпера и еще четыре или пять значков за разные достижения.
В конце 1941-го года у нас в Гитлерюгенде появился плакат: «Юноши 1923-го года рождения обследуются комиссией Ваффен СС». Я поговорил с моим другом, и мы, конечно, решили пойти туда, проверить, насколько мы здоровы. Утром там собралось примерно 200 человек, после обеда осталось 27, отбор был очень строгий. В начале 1942-го года я получил по почте документы, приглашение в Ваффен СС. Я их подписал и отослал обратно.
15 августа 1942-го года я прибыл в Варшаву, в пехотный резервный и учебный батальон Ваффен СС. Мы приехали в Варшаву, думали по пути в казарму посмотреть город, но на перроне нас встретили четыре унтершарффюрера, с прогулкой по городу ничего не получилось. Мы жили в бывшей казарме польской армии, 12 человек в одном помещении. Кормили очень скудно. Единственный раз мы были в увольнении, кроме одного товарища из Баварии, он стрелял лучше всех и его отпускали в увольнение после каждых упражнений в стрельбе. Мы его спросили, почему ты так хорошо стреляешь, он сказал, что у них, в Баварском лесу, все браконьеры. Обучение было тяжелым, ночные марши по 25 километров и так далее.
15 октября 1942-го года нас построили и погрузили в транспорт в дивизию. Мы поехали через Бельгию.
Мы ехали в товарном вагоне, до нас там везли яблоки. Мы съели эти яблоки, попили воды из локомотива, и приехали не туда, куда нас везли, а в Пуатье, в карантин - у всех началась дизентерия. Это была бывшая французская артиллерийская казарма. Ничего не было организовано, снабжения не было, мы буквально висели в воздухе. Через неделю мы поехали дальше, и я приехал в Лион, в 13-ую роту. Там я проходил обучение на 7,5-сантиметровые легкие пехотные пушки и 15-сантиметровые тяжелые пехотные пушки. Все это было хорошо, но пушки перевозили не тягачами, а на нас. Особенно хорошо было с 15-сантиметровыми пушками, это было сделано умышленно, мы от этого становились крепче. Когда я в первый раз зашел в туалет во французской казарме я был потрясен, там была дырка в полу и больше ничего. Это было мое первое знакомство с туалетами французской системы. Рождество мы встречали во французском баре, там поставили елку, там был открытый балкон, столики на трех человек, на каждом столике были конфеты, шоколад и стоял кувшин с алкоголем. Я не помню, как я после этого попал в казарму, но нас после этого заперли в казарме, и Новый год мы встречали в казарме под арестом.
Потом прошел слух, что нас отправляют в Африку. Мы - Мертвая голова, Лейбштандарт, дас Райх и дивизия вермахта Великая Германия будут наступать на Александрию. Но наши машины покрасили в белый цвет, и пришел транспорт в Россию. Целью был Сталинград. Я ехал на последней открытой платформе, там стояло 15-сантиметровое орудие, я его охранял. Был февраль, было холодно, я ехал на открытой платформе, наша кухня была в первом вагоне, у меня единственный раз за всю дорогу получилось туда попасть. На вокзалах были полевые кухни Красного креста, но там обычно никакой еды не было. В Райсхоф, это пограничная станция между генерал-губернаторством (Польшей) и Россией, всего через три пути от меня стояла полевая кухня с супом из лапши. Мимо моей платформы проходил человек, я у него спросил, через сколько времени мы отправляемся, он сказал через пять - десять минут. Я побежал в полевую кухню за едой, между кухней и нашим эшелоном проходил санитарный поезд, и, когда он прошел, мой эшелон уже ушел. Я остался полуодетый, без ремня и с миской лапши, представьте себе, как я себя чувствовал. Я пошел на вокзал, там мне сказали, что через полчаса идет поезд с цистернами с бензином. Он не останавливается, я должен на ходу запрыгнуть на цистерну. Потом я ехал в товарном поезде, потом на платформе с зенитками, потом в пассажирском поезде, потом я догнал один эшелон нашей дивизии, там мне сказали, где находится моя 13-ая рота, потом я в одной деревне нашел мою роту. Я доложился командиру роты, что я вернулся, он послал меня к старшине, старшина меня ужасно ругал, сказал мне все, что он должен был мне сказать.
В любом случае, я вернулся в мою роту и поклялся себе не отходить от нее дальше, чем на три метра. Это было под Полтавой. Оттуда мы наступали на Харьков, мы взяли Харьков, и оттуда наступали на Белгород. Там нас остановили. Мы не поняли, почему мы остановились, мы так хорошо наступали. Там мы пробыли недолго, нас отвели в тыл, и я поехал в отпуск. Я съездил домой, в Хильдесхайм. Когда я вернулся в часть, меня послали учиться в школу унтер-офицеров, в Бреслау-Лисса. После окончания школы я опять получил отпуск и 22 октября 1943-го года я был помолвлен. После этого я вернулся в роту в качестве командира орудия. Там я участвовал в печальной главе - в отступлении до Кривого рога, потом дальше и дальше. Во время отступления моя пушка на дороге столкнулась со штурмовым орудием, которым командовал кавалер Рыцарского креста. И моя пушка и его штурмовое орудие пришли в негодность, нам пришлось их взорвать. От моей роты к этому моменту уже практически ничего не осталось, остался командир роты и еще буквально два - три человека. Командир роты не мог нас всех взять с собой, он взял нашего водителя, а нам, со мной было трое, сказал, чтобы мы шли в Дубоссары и там его искали. 90 километров до Дубоссар мы прошли пешком по морозу без какой-либо еды. Там собирали маршевую роту на фронт, но нам туда не хотелось, мы начали искать, где нам переночевать. Мы нашли комнату на первом этаже, прямо на главной улице, что было невероятно. Там мы из 200-литровой бочки из-под бензина сделали парилку и на стволе пулемета прожарили нашу одежду - мы были тотально завшивлены. Однажды утром мы вышли из дома, и прямо перед нашим домом стоял грузовик с тактическими знаками нашей 13-й роты. Мы подождали, когда вернется водитель, но тут возникла новая трудность. Водитель сказал, что на мосту через Днестр машины обыскивают, самовольно ехать в тыл солдатам запрещено. Мы спрятались в кузове грузовика под тем, что там лежало, нас не нашли, и мы снова оказались в нашей роте. Рота стояла в одной деревне, на следующий день мы поехали в Кишинев. В Кишиневе мы разместились в казарме, сходили на представление в театр, и на следующий день меня отправили в Варшаву, на курсы кандидатов в офицеры. Там было как обычно, маршировка, тактика и изучение нового оружия. Потом меня отправили в школу юнкеров в Прагу, это было в июле 1944-го года. В октябре 1944-го года меня неожиданно вызвали в штаб, и там сказали, что меня немедленно отправляют в Бреслау-Лисса, там, в пехотном учебном и резервном батальоне формируются две роты. Я поехал на поезде в Бреслау-Лисса, личный состав двух рот уже был там, но пушек еще не было. Потом сказали, что пушек мы вообще не получим, и поэтому нас, артиллеристов, отправили в отпуск.
Мою невесту тем временем призвали в армию, в военно-морские силы, помощницей в штаб, но не на море, а в Санкт-Блазиен, это в Шварцвальде. Там был известный курорт и легочный санаторий, и там разместился штаб кригсмарине, она там работала. Я не мог решить, куда мне ехать, в Хильдесхайм к родителям или к невесте в Санкт-Блазиен. Я доехал до Эрфурта, там объявили воздушную тревогу, мы выскочили из поезда, попрятались по щелям и попали под американскую бомбежку. После бомбежки никакие поезда в Эрфурте не ходили, но через некоторое время объявили, что идет поезд в Майнц, так что я поехал к невесте. Я доехал до Людвигсхафена, оттуда дальше до Фрайбурга, там переночевал, и на следующее утро поехал в Зеебрух. Там железная дорога кончилась, до Санкт-Блазиен было 50 километров, автобусы не ходили, и я пошел 50 километров пешком. Было холодно, шел снег с дождем. В Санкт-Блазиен мне очень повезло, я нашел комнату в отеле и меня поставили на довольствие в кригсмарине. Из отпуска я вернулся на день позже, но когда я вернулся в роту, мне старшина сказал, что из тех, кого отпустили в отпуск, я вернулся первым. Моя невеста хотела, чтобы я на ней женился, но я сказал, что я не хочу слишком рано делать ее вдовой. Мне дали в подчинение 30 курсантов, лыжных егерей. Они приставали к молодым девушкам на кухне, и я их как-то полночи гонял по сугробам, после этого они оставили девушек в покое.
Потом, как вы, наверно, знаете, русские прорвались к мосту у вокзала. Была объявлена тревога высшей степени опасности. Весь резервный батальон был разделен на роты, которые должны были занять определенные участки обороны. Моя рота была на Одере у Аурест, это на другой стороне Одера, моста там не было, там был паром. Там было огромное количество беженцев, повозки на лошадях, скот, старики, женщины и дети. Мы получили приказ построить нашу оборонительную позицию. Сначала мы должны были строить оборонительную позицию на дамбе на Одере, но дамба была на 18 метров удалена от реки и между ней и Одером росли кусты и деревья. Тогда мы построили позицию прямо на берегу Одера. Я не помню, как звали нашего командира роты в тот момент, его быстро заменили, и ротой командовал Отто Люмниус из Вальдорфа. На нашем участке обороны был построенный по всем правилам бункер, с пулеметом MG. Бункер был построен так, чтобы защищать изгиб русла Одера. Справа от нас, вверх по течению Одера, была полоса, примерно 120 метров, абсолютно плоская, на ней росло единственное дерево. За ней был участок обороны роты Ваффен СС, а слева от нас, там, где был паром, был вермахт. Ночью мы послали разведку в следующую деревню, там уже были русские. Мы не долго их ждали, через пару дней они были уже перед нами, но без тяжелого оружия. Они попытались на трех лодках переправиться через Одер там, где была плоская полоса. Мы их уничтожили, ни один из них не выжил. Кроме того, вода в Одере была ледяная, кто в нее попадал, выплыть не мог. Одним утром мы потеряли связь с соседней ротой на левом фланге. Мы получили приказ отступить в направлении Бреслау. На нашей стороне, возле парома, был дом, там жила женщина с тремя дочерьми. Когда мы отступали, мы просили ее уйти вместе с нами в Бреслау, но они остались в доме. Я до сих пор думаю, что с ними потом произошло.
В любом случае, мы отступили, и у нас была внезапная контратака на русских. Они полностью растерялись, они абсолютно на это не рассчитывали, у них были огромные потери. После этого наша рота была «резервом крепости». Резерв крепости означал, что мы все время ходили в ближний бой - или контратаковали прорвавшихся русских или ходили в разведку или стабилизировали участок обороны, потому что в Бреслау было очень много частей фольксштурма. Чаще всего мы воевали возле аэропорта Гандау, в городском районе Шмидефельд. Туда вошли русские, потому что часть под командованием Шпекмана оттуда просто сбежала. Мы ночью контратаковали русских, но весь Шмидефельд освободить не смогли, потому что русские стянули туда очень много сил. В любом случае, эту часть города мы удерживали довольно долго, там был аэропорт Гандау, там все время приземлялись самолеты Ю-52, привозили боеприпасы и вывозили раненых.
Потом мы прикрывали Франкфуртскую улицу, это очень длинная улица. На перекрестке с Пиор-штрассе там была насыпь железной дороги, там оборонялся фольксштурм, и русские захватили три первых дома за насыпью железной дороги. Я, с десятью солдатами, получил приказ выбить оттуда русских. Мы это сделали, потеряв одного человека, но захватили русскую противотанковую пушку.
Потом мы получили приказ очистить И-верк-41. И-верк-41 это был огромный комплекс бункеров, два этажа, бетонные стены, казематы и галереи, укрытый деревьями и кустами. Его защищала часть вермахта, русские их неожиданно атаковали и захватили весь комплекс, кроме самого большого бункера, который все еще обороняла эта часть вермахта. Нам приказали их деблокировать, пробиться через русских, которых было примерно 50 - 60 человек из штрафной части. Мы пошли туда, вооруженные до зубов, даже с панцерфаустами. Мы распределились по фронту, закричали «ура» и пошли в атаку, бросая ручные гранаты и стреляя из панцерфаустов. Русские открыли по нам ураганный огонь. Два раза мы отходили в большой бункер и вызывали огонь нашей артиллерии. Мы пошли в последнюю атаку и русские сложили оружие. От нас осталось 27 человек.
Потом мы продолжали воевать примерно таким же образом. В Бреслау были большие склады с продовольствием для фронта и много тыловых частей, они все остались в Бреслау, когда он был окружен, и из них мы получали пополнение, но некоторые из них не умели даже стрелять. Один из нашего пополнения сказал: «О боже, я теперь в Ваффен СС, я могу писать завещание». Почему было так - я не знаю, но в любом случае, это известно, части Ваффен СС всегда применялись там, где воздух был насыщен железом. Наша дивизия никогда не стояла на одном месте, нас все время дергали по фронту.
30-го марта меня ранило осколком в бедро. Меня сразу же прооперировали в лазарете в бункере, без наркоза, сделали два разреза. Один день после операции я пролежал в расположении нашей роты, на кухне, там у нас работали молодые девушки, больше никого не было, а на следующий день я опять пошел в бой.
21-го апреля я получил сквозное ранение в легкое, меня опять привезли в лазарет, и там сказали, что по ним стреляют, и что я должен отлежаться где-нибудь в другом месте. Я пошел в амбар с сахаром и лежал там. Мне повезло, у меня в течение трех дней все время шла кровь, и с ней вышла вся грязь от ранения, это мне потом рассказали. Потом меня привезли в другой госпиталь, в подвале гимназии. Потом прошел слух, что 3-го мая мы прорываемся из Бреслау. Ко мне каждый день приходил кто-то из нашей роты, и я им сказал, чтобы они забрали меня с собой. Они это сделали, прорыв не удался, а на следующий день у меня был легкий инсульт. Наша рота занимала позицию недалеко от моста Кайзербрюке, в подвалах, там рядом был монастырь, я лежал в монастыре, там за мной ухаживали.
6-го мая Бреслау капитулировал. Снова прошел слух, что если рота не сдастся организованно, во главе с командиром роты, то нас всех расстреляют. В полночь мы построились, девушек, которые были у нас в роте, в нашей униформе, поставили в центр колонны, и пошли в плен. Три дня нас водили по дорогам вокруг Бреслау, потом мы пришли в лагерь «Бреслау - 5 прудов». Первое, что нам там не понравилось, были австрийцы. Они, внезапно, объявили себя независимыми, повесили красно-бело-красный флаг, с нами в бараках не жили, а построили себе палатку, и с нами не разговаривали.
Оттуда 1000 человек перевели в лагерь в Бреслау-Хундсвег, там меня обследовали, я получил четвертую рабочую группу. Из Бреслау-Хундсвег 1200 человек отправили на работы в Дрезден, но только по третью рабочую группу, у меня была четвертая, и я остался в лагере. Однажды утром нас вывели из лагеря под сильной охраной и погрузили в русские вагоны, не такие, как у нас. Мы приехали в Белгород, я там уже был, в лагерь, в котором было 1500 человек. Там нас опять, в который раз, обыскали и опять многое отобрали.
Теперь о снабжении. Можете себе представить, осенью на грузовиках привезли капусту. Наши каменщики построили каменные загородки, цистерны, капусту порезали и в них заквасили. Из остатков капусты еще две недели варили суп, он очень вонял. Морозы наступили очень рано, мы жили в полуразрушенной бывшей больнице, спали без одеял на досках, от нашего дыхания с потолка росли сосульки. Ни отопления, ни печки не было. Только гораздо позже мы сами сложили печку. Каждое утро нас пересчитывали, всегда несколько человек не хватало, каждую ночь кто-то умирал. В декабре 1945-го года у нас не было возможности похоронить ни одного человека, трупы складывали штабелями, как дрова, только весной их похоронили. Мы работали на вокзале, на кирпичном заводе. Конвоиры были очень хорошие, им тоже было тяжело. Я также работал в колхозе. Потом нас перевели в Курск, а оттуда в Чистяково, на угольную шахту. Там меня спросили, не хочу ли я работать в культурной группе и я согласился. Мы делали все возможное - писали и играли скетчи.
Мы, из культурной группы, должны были поддерживать хорошие отношения с комиссаром. Однажды он пришел ко мне и сказал: «Вас, СС-совцев, переводят в режимный лагерь, это лучший лагерь во всем районе». Я подумал, что он издевается.
Мы пришли в этот лагерь, и, во-первых, не поняли, что это лагерь. Он выглядел, как нормальный жилой микрорайон, там на окнах висели гардины и стояли горшки с цветами. Там нас принял немецкий комендант лагеря, хауптштурмфюрер СС. Он спросил: «Какая дивизия?» - «Тотенкопф». – «Третий блок, доложитесь там старшине». Мы снова были у нас, в СС! Это был лучший лагерь за все мои более чем четыре года в русском плену. Мы работали в шахте, шахта была в 150 метрах от лагеря, после нашей смены в шахте, туда заступала русская смена, у нас не было охраны, мы участвовали во всех социалистических соревнованиях, и ко дню Октябрьской революции, и ко дню рождения Сталина, и лучший шахтер, мы их все выигрывали! У нас был чудесный политический офицер, он привез нам 30 женщин из лагеря для интернированных, у нас был танцевальный оркестр, у нас был танцевальный вечер, но я на нем не был, была моя смена, черт ее побери. И вот теперь сенсация! Мы получали зарплату, столько же, сколько и русские. Я повторяю, мы получали столько же, сколько и русские! И даже больше, потому что мы работали намного старательней, чем они. И деньги приходили к нам на счет. Но все деньги мы снять не могли, мы должны были перечислять с наших счетов 456 рублей за расходы на нас в лагере.
В июле 1948-го года наш политический офицер, который не провел с нами ни одного политического занятия, потому что он сразу сказал, что нам это все равно до лампочки, нам сказал, что до конца 1948-го года в России не останется ни одного немецкого военнопленного. Мы сказали, ну, хорошо, и начали ждать. Прошел август, прошел сентябрь, наступил октябрь, нас построили и рассортировали по разным лагерям, так было во всех лагерях в нашем районе. В этот момент мы действительно боялись, что нас всех расстреляют, потому что он сказал, что до конца 1948-го года в России не останется ни одного немецкого военнопленного. В этом лагере мы не работали, но деньги из прошлого лагеря были у меня на счету, я покупал продукты, угощал товарищей, мы отлично отпраздновали Рождество. Потом меня перевели в другой лагерь, я попросился опять на работу в шахту, потом перевели в еще один лагерь, и там мы опять работали в шахте. Там было плохо, лагерь был далеко, условия были плохие, не было кабинок для переодевания, были смерти на производстве, потому что безопасность труда была плохая.
Потом этот лагерь ликвидировали, и я попал в Днепропетровск, там был гигантский автомобильный завод, мастерские, станки из Германии. С материалами там обращали очень расточительно, если за пару минут до конца рабочего дня привозили бетон, то его просто оставляли лежать до завтра, и он засыхал. Потом его ломали ломами и выкидывали. Готово. Мы грузили кирпичи, все брали по четыре кирпича, по два под руку, а один брал только два. Русские спросили, это что, почему ты берешь только по два кирпича, а все остальные по четыре? Он сказал, что все остальные ленивые, им лень ходить по два раза.
16-го декабря 1949-го года, мы спали в большой казарме, неожиданно раздался свисток и команда собрать вещи, сказали, что мы едем домой. Зачитали список, мое имя тоже там было. Я особенно не радовался, потому боялся, что еще что-нибудь поменяется. На остаток моих денег я купил в столярной мастерской два больших деревянных чемодана, 3000 сигарет, водку, черный чай и так далее, и так далее. Мы замаршировали пешком через Днепропетровск. Русский комендант лагеря хорошо знал немецкие солдатские песни и скомандовал, чтобы мы пели. До самого вокзала в Днепропетровске мы пели одну песню за другой, и «Мы летим над Англией», и «Наши танки едут вперед по Африке», и так далее, и так далее. Русский комендант лагеря получил удовольствие. Вагоны, были, конечно, товарные, но в них была печка, мы получили достаточно продовольствия, двери не запирали, и мы поехали. Была зима, но в вагонах было тепло, нам все время давали дрова. Мы приехали в Брест-Литовск. Там нас поставили на запасной путь, и там уже стояли три поезда с военнопленными. Там нас еще раз обыскали, у меня была фляга с двойным дном, которую я украл у русских, там у меня был список имен 21-го товарища, про которых я знал, как они погибли, но все обошлось. В Брест-Литовске нас продержали три дня, и мы поехали во Франкфурт на Одере.
На товарной станции во Франкфурте на Одере к нашему поезду подошел маленький немецкий мальчик с авоськой и попросил у нас хлеба. У нас было еще достаточно еды, мы взяли его в наш вагон и накормили. Он сказал, что он за это споет нам песню, и спел «Когда в России кроваво-красное солнце тонет в грязи...», мы все заплакали. [«Когда на Капри красное солнце садится в море...», Capri Fischer, немецкий хит того времени.] Железнодорожные служащие на вокзале выпрашивали у нас сигареты. Ну, ладно.
Нас привезли в еще один лагерь, мы еще раз прошли очистку от вшей, нам выдали чистое белье, русское, и по 50 восточных марок, которые мы, конечно, немедленно пропили, зачем они нам в Западной Германии. Еще каждый из нас получил пакетик из Западной Германии. Нас посадили в пассажирский поезд, может быть даже скорый, но дорога была одноколейная, и мы должны были ждать каждый встречный поезд. Мы в очередной раз остановились прямо у какого-то полностью разрушенного вокзала, к нашему поезду подошли люди и просили хлеб. Мы поехали дальше в Мариенбон. Там был конец, утром мы перешли границу Западной Германии. Там были русские, была нейтральная полоса, русские говорили, dawaj, raz, dwa, tri, и мы перешли границу.
Нас принимали, все были там, политики, католический священник, протестантский пастор, Красный крест и так далее. Тут мы неожиданно услышали ужасный вопль, как мы потом узнали, там забили до смерти одного антифашиста, который многих отправил в штрафные лагеря. Тех, кто это сделал, увела полиция. Мы были в Фридланде. Я разобрал мою флягу, отдал список из 21-го имени в Красный крест. Я прошел медкомиссию, мне выписали демобилизационное удостоверение, на него мне поставили штемпель «СС». Теперь я хотел попасть домой как можно быстрее. Я пошел на вокзал, сел в поезд, потом сделал пересадку, в любом случае, 23-го декабря я опять был дома.
Я был рад. Англичане, конечно, нас подчистили, в доме больше не было ковров, исчезла одежда, и так далее, и так далее. Но, все получилось хорошо, я опять был дома. Я должен был прописаться, это было в городе, потом я пошел в социальное бюро, я хотел получить пенсию или пособие за мое ранение в легкое. Там увидели мое демобилизационное удостоверение со штемпелем «СС», и сказали, а, СС, идите отсюда, мы про вас знать не хотим. Моя дядя устроил меня работать слесарем по машинам, потом я там постепенно стал мастером.
31-го декабря 1982-го года я вышел на пенсию. Я активно занимался спортом. Я был чемпионом Германии по кеглям. К кеглям меня приучил мой отец, хотя я сначала сказал, что кегли это не спорт. Отец взял меня с собой играть в кегли, а на следующий день я не мог спуститься по лестнице, у меня все болело, так что кегли - это серьезный спорт. Потом я занимался, и до сих пор занимаюсь, разведением птиц. У меня трое детей, моя первая жена умерла, а вторая со мной развелась, потому что у меня был роман с моей военной невестой, после того, как у нее умер муж. Сейчас она болеет, после операции она уже два с половиной года живет в доме престарелых.
Ужасы лагерей смерти НКВД
